Меня очень смущало то обстоятельство, что мой кумир (говорю это слово без всякой иронии) мог спокойно разговаривать с клеветником и подлецом. Недодумал здесь чего-то Мальшет. И было досадно и горько, что приходилось оправдывать в чем-то Мальшета. Не выдержав, я спросил об этом Филиппа. Он посмотрел на меня своими яркими зелеными глазами и коротко объяснил:
- Дело требует.
И я почувствовал себя мальчишкой.
Но, по-моему, я просто уверен в этом и буду рассуждать так всю мою жизнь: если бы все люди были настолько непримиримы ко всякой низости, что не считали бы для себя возможным разговаривать с недостойным человеком, он бы просто не смог выполнять никакую более или менее ответственную работу, значит, и "дело" не требовало бы того.
Все это прекрасно видел и понимал Фома, не так-то он был глуп, как это представляла себе Мирра. Вот почему он говорил: "Слишком много баб, не будет толку". По-моему, мешала Мирра. Хоть бы она уехала, думал я. Все бы вздохнули с облегчением, даже Мальшет...
Я прежде думал, что экспедиция - это что-то особенное, романтическое, но оказалось, что это - прежде всего работа, очень много работы. Один день походил на другой, как оттиски фотографии - чуть светлее, чуть темнее: научные наблюдения, завтрак, "Альбатрос" поднимает якорь, паруса и полным ходом идет вперед; остановка, снова станция (пункты океанографических наблюдений принято называть станциями), обед, снова поднимаем якорь и идем навстречу волнам и ветру, опять очередная станция, ужин. На ночь мы для завершения исследований выставляли сети на частиковую и красную рыбу. После лабораторного анализа Васса Кузьминична передавала рыбу на кухню.
Станции всегда приурочивались к часам основных метеорологических наблюдений - в семь, тринадцать и девятнадцать часов. Как и дома, Лиза проводила наблюдения силы и направления ветра, влажности и атмосферного давления. Она всегда очень добросовестно относилась к своим обязанностям, тем более теперь, когда она была уже студенткой Гидрометеорологического института.
Так мы подвигались вперед -очень медленно, потому что много времени занимали станции и каждый был занят своим делом. Мальшета интересовали волны и течения, Турышева - физика моря, Вассу Кузьминичну- жизнь рыб, Мирру -отлов планктона, Лизу - наблюдения за погодой и прокормление семи человек, Фому - все судно, он отвечал за наши жизни; ну, а я был матрос и рабочий экспедиции и еще для себя с жгучим любопытством изучал характеры людей, с которыми меня свела судьба.
Вечерами, бросив якорь в зеленую пенившуюся воду и поужинав на качающейся, чисто выскобленной палубе (драил-то ее я!), мы еще долго разговаривали перед сном. В эти вечерние часы с нами не было Мирры, которая с ломтиком лимона ложилась в каюте.
По мере того как смеркалось, колеблющийся горизонт придвигался все ближе, а небо поднималось высоковысоко, на нем с каждой минутой проступало все больше звезд, необычайно крупных и ярких. Иногда в море падал метеор, оставляя на мгновение след в синей вышине. У нас был радиоприемник, и мы никогда не пропускали последних известий. Слушали и концерты, если передавали хорошие, но чаще дружески беседовали.
Наговорившись, укладывались спать. Кажется, все сразу засыпали, кроме меня. Бессонницей я отнюдь не страдал, просто любил эти часы перед сном, когда смотришь открытыми глазами в полумрак и размышляешь о людях, которые вокруг тебя, или мечтаешь о будущем - своем и человечества, пытаешься это будущее угадать.
Уже засыпая, я невольно прислушивался к бульканью воды за тонкой дощатой перегородкой суденышка - Каспий был так близко, у самого моего уха. Все-таки "Альбатрос" был до смешного слаб и мал, а море сурово и огромно. И с нами были женщины.
..."Альбатрос" бежит наперерез крутым волнам под двумя белыми парусами, раскачиваясь с боку на бок, с носа на корму. Шумит, разрезаемая судном, упругая дымчато-зеленая вода, с ревом проносится мимо обоих бортов.
Мы с Фомой держим вахту. Он на корме у руля, я - у парусов возле грот-мачты. Ветер благоприятный, Каспий не сердится, хотя идем против волн,взлеты вверх, провалы вниз, крен в одну сторону, крен в другую.
Совершенно ослабевшая Мирра, насупившись, возится с этикетками, вкладывая их в мешки с пробами грунта. Мальшет, сидя возле нее на люке, подвертывает гайки у дночерпателя, который стал плохо захлопываться. Иван Владимирович в старом сером костюме, но с галстуком в тон - здесь женщины! заканчивает анализы вчерашних образцов воды.
Васса Кузьминична, промерив и взвесив ночной улов, поместив в спирт рыбьи желудки, понесла рыбу Лизе. Из камбуза слышен их смех -готовят обед и болтают о всякой всячине.
- Мирра, я прошу тебя...- начинает (в который раз!) Мальшет,- ты совсем разболелась...
- Прошу оставить этот разговор! - обрезает его Мирра и сердито поправляет упавшую прядь волос.
- Но... Мирра...
- Я буду до конца экспедиции, как и все.
- Ты меня должна выслушать... Как начальник экспедиции, наконец, я отвечаю за здоровье каждого из вас. Я должен тебя отчислить, иначе ты погибнешь.
- Никто меня не отчислит...
- Но ты сама должна понять... ,
- Понимаю. Мне необходим материал для диссертации.
Я невольно вспомнил ее брата. Больше всего на свете Глеб боялся отчисления из-за летного несоответствия. Он бы скорее погиб, но не оставил своей профессии.
Я стал думать о Глебе. Он держал с нами постоянную связь - привозил почту и продукты. Это был его район моря, он летал в этих квадратах.
Глеб очень легок на помине. Не успел я о нем подумать, как послышался рокот мотора, и скоро белый гидросамолет, описав несколько кругов над "Альбатросом", сделал посадку на воду, почти рядом. Глебова амфибия была гораздо меньше и слабее нашего "Альбатроса". Глеб что-то весело закричал нам и замахал руками. Он был в тщательно выглаженном, но уже в свежих пятнах бензина комбинезоне и шлеме на белокурых волосах. Бортмеханик подал мне брезентовый мешок.
Фома поворотом руля поставил "Альбатрос" в дрейф. Паруса сразу бессильно повисли на мачтах. Тяжелая якорная цепь загремела.
Перебросив сначала мешок, Глеб легко вскарабкался на палубу. Все его живо окружили - ни дать ни взять, дети возле дяди с подарками. Он поцеловал сестру, ахнув при виде ее осунувшегося лица, и поздоровался с каждым в отдельности за руку.
- Яша, разбирай! - кивнул он мне на мешки и уселся на люке.
Пока обменивались новостями, я с интересом разобрал содержимое почтового мешка. Посылка с продуктами для экспедиции, личная посылка Вассе Кузьминичне, газеты и письма. Было и мне письмо - от Марфы... Я не стал читать письмо при всех.
- Ну, философ, как дела? - окликнул меня Глеб.- Рад, что наконец в экспедиции?
Глеб каждый раз спрашивал меня об этом,- забывает он, что ли?
- Рад.
Летчик стал рассказывать, как ловцы жалели, что "паучники" забрали у них такого бравого капитана, и слали Фоме привет. Фома и Глеб разговаривали по-приятельски, будто и не дрались никогда - синяки уже прошли. Разговаривая, Глеб поглядывал на Лизу, она его будто магнитом притягивала.
- Хотите рыбацкой каспийской ухи? - радушно предложила сестра.
- Мы тоже хотим! - смеясь, напомнил ей Мальшет. Был час обеда.
Обедали прямо на люке, сидя вокруг еды. Мы уже приноровились, а Глеб сразу пролил уху и под общий смех стал смущенно отряхивать комбинезон. Лиза снопа принесла ему жирного бульона с большими кусками отварной рыбы. На этот раз он не пролил и с аппетитом съел. Фома сделал себе рыбацкую тюрю - уху с корочкамн ржаного хлеба - и с удовольствием ел, снимая с густой тюри желтый навар. Вообще на "Альбатросе" никто не страдал отсутствием аппетита, даже Мирра.
- Может быть, ваш бортмеханик поест ухи? - предложила Лиза.
- Зачем еще,- пожал плечами Глеб,- дома пообедает.
Мы с сестрой быстро убрали со "стола". Когда, вымыв в камбузе посуду, вернулись на палубу, там шел оживленный разговор о здоровье Мирры. Каждый, перебивая один другого, убеждал ее оставить экспедицию.