Летчики приземлились успешно. В меховых комбинезонах, широких мохнатых унтах и таких же рукавицах, они походили на медведей. Охотин, смеясь, заключил нас в свои медвежьи объятия. Глеб наскоро пожал всем руки.
- Надо поторапливаться! - сказал он, бросив недовольный взгляд на багаж.
- Ночью ожидается страшной силы шторм,- пояснил Андрей Георгиевич,мы-то успеем добраться, а вот эти рыбницы...- Он посмотрел вслед удаляющемуся каравану.
Там были реюшки, бударки, подчалки, катера, моторные сейнеры. Их уже окутал стелющийся туман.
Договорились, что Охотин доставит Мальшета с его приборами в Астрахань, а Глеб отвезет меня и Фому в Бурунный.
Увидев скрученные рулоном сети, Глеб рассердился и велел бросить "эту тяжесть". Но Фома наотрез отказался:
- Не мои сети, колхозные, не брошу!
- Почему не отправил их с судном? - возмутился Глеб.
- Потому что сети нужны нам и зимой.
Глебу пришлось все же уступить. Чтобы полностью погрузить научное оборудование и сети, пришлось передние бензобаки (уже пустые) оставить на льду.
Стали прощаться. Мальшет крепко трижды поцеловал меня и Фому и сам захлопнул за нами дверцу кабины.
- Всего доброго, до скорой встречи! - взволнованно крикнул он.
Глеб, нахмурясь, сел за штурвал, застегнул ремни, проверил работу рулей, запустил мотор и, дав газ, начал взлет.
Я приник к окну. Мы уже оторвались. На льдине, как детская игрушка, лежал самолет Охотина. Мальшет махал нам снятым с шеи шарфом. Он продолжал махать и после того, как Охотин уже залез в кабину. Милый Филипп! У меня неистово защемило сердце. Мы переглянулись с Фомой довольно уныло.
Фома устроился на сиденье механика, я на пассажирском месте. Сидеть было удобно, мы летели домой. Почему же так тяжело было на сердце? Или это сумрачная погода действовала на нервы? С неба сыпал крупный мокрый снег. Видимость становилась все хуже. Самолет трепало и бросало.
Скоро началась беда- обледенение самолета. Лед "шершавил" отполированную поверхность крыльев, утяжеляя самолет. Амфибия заметно стала терять скорость.
- Придется приземляться! - крикнул, оборачиваясь, Глеб и нехорошо выругался.
Я почему-то думал, что он не умеет так ругаться, но, оказывается, я ошибался.
Глеб носился над торчавшими ледяными торосами и ругался. Мы снижались все ниже и ниже. Глеб дал мотору полную мощность, мотор так загудел, что я испугался, как бы он не разлетелся на куски. Самолет слегка приподнялся, но скоро налипающий лед снова стал тянуть его вниз. Машина затряслась мелкой дрожью, будто она была живая и боялась напороться на эти острые ледяные пики. Наконец Глеб нашел подходящую для посадки льдину и приземлился.
Выскочив из кабины, мы принялись втроем сбивать лед: Глеб - рукояткой бортового инструмента, мы - свернутыми веревками. Снег был совсем мокрый, пополам с дождем, в то же время слегка подмораживало. Пока сбили лед, одежда на пас промокла и обледенела.
- Горючего только до дома,- буркнул Глеб, с яростью скалывая лед.
Счистив наледь, мы быстро залезли в самолет и взлетели.
Минут двадцать полета - и машина снова покрылась льдом, стала терять скорость и снижаться. Опять поиски подходящей льдины, приземление, снова изо всей силы, задыхаясь, сбиваем лед. Снова взлет, летим. Солнце за тучами закатилось, сумерки наступали. "Хоть бы не случилось аварии",- невольно подумал я и стал исподтишка наблюдать за Глебом. Фома тоже не сводил с него глаз.
В этот темный час я понял, что Глеб добился своего, он действительно стал первоклассным летчиком. Опыт, сила рук, напряженное внимание и воля к достижению намеченной цели - все это было у него.
Как он владел самолетом! Он играл им, он был с ним одно целое - одно тело, одна душа. Легкий крен на развороте, скольжение на крыло, умение бежать взглядом по земле, не теряя управления, пробег приземлившегося самолета. Это был уже тот чистый и точный автоматизм, который является признаком совершенного владения профессией. Стоило на него посмотреть, как он, пикируя, давал ручку управления от себя - непринужденно и властно. Или плавным и легким движением кисти выравнивал крен.
Это понял и Фома, он с восторгом смотрел на Глеба, любовался его точным мастерством. Но погода не благоприятствовала полету. Машина катастрофически тяжелела и снижалась. Глеб был вынужден опять совершить посадку. Мы стали с остервенением сбивать лед. Лед облепил машину ровным толстым слоем, как амальгамой, и почти не поддавался нашим ударам. Глеб ругался так, что неприятно было слушать, а еще москвич, интеллигентный человек!..
Небо перестало сыпать снег, словно весь его высыпало. Видимость несколько улучшилась. До самого горизонта простирались льды, бесконечные торосы, разводья, в которых колыхалась черная вода с тонкими кристаллами льда. Высоко в белесом небе расплывчатым пятном светилась луна. Было полнолуние.
- Быстро садись! - скомандовал Глеб, и мы вскочили в кабину.
Пущенный на полную мощность мотор обиженно ревел от натуги, машина тряслась мелкой дрожью, но не взлетала, только катилась, точно грузовой автомобиль. "Словно крылья отрезали птице, как полетишь..." - подумал я стихами. Не ко времени были стихи. Львов выпрыгнул из кабины и разразился градом ругательств.
- Да что ты все материшься? - не выдержал Фома.- Ты это, браток, брось. Не люблю я этого.
Глеб смолк, вытирая тыльной стороной руки пот со лба. Он тяжело дышал уморился. Медленно снял рукавицы и бросил в открытую дверь кабины.
- На этом самолете "Ш-2" сейчас втроем не долетишь,- вдруг жестко сказал Львов,- придется, ребята, вам пока переждать. Я живо слетаю на остров Кулалы, туда наши перебазировались... За вами придет большой самолет.
Мы растерянно молчали.
- Может, хоть Яшку возьмешь? - тихо спросил Фома, но я дернул его за рукав бушлата:
- Ты что, разве я одного тебя оставлю?
Фома не стал спорить, должно быть, понял, что сказал глупость. Глеб, торопясь, выгрузил сети, мешок с вещами Фомы, мой рюкзак, деревянную стремянку, кожаное кресло, две посылки, какой-то ящик - в общем, облегчил самолет насколько возможно.
- Здесь стоячая утора, не бойтесь,- бормотал он, выкидывая вещи,- троих все равно самолет не потянет... Я за эту амфибию головой отвечаю... Социалистическое имущество, сами понимаете...
- Дай нам компас! - вдруг потребовал Фома.
- Да зачем же... я... вы...
- Дай компас,-угрожающе протянул Фома,- по ориентирам долетишь.
- Пожалуйста! - Глеб слазил в кабину и протянул Фоме большой килограммовый компас.
- Не прощаюсь, скоро увидимся,- невнятно, корчась от стыда, проговорил Львов и поспешно скрылся в кабине.
Подавленные, мы смотрели молча, как он мастерски взлетал. Площадка для взлета была мала, впереди разводина, с трех сторон горы льда. Львов разогнал самолет почти до самой воды, мы невольно вскрикнули, но в последний момент какую-то долю секунды - он ловко бросил его в воздух. Колеса оторвались у самой кромки льда. Облегченный самолет тяжело поднялся и, описав большой круг, полетел на север.
- В Астрахань! - констатировал Фома и, крякнув, покрутил веревкой, которой сбивал лед.
А я неожиданно для самого себя бросил вслед Львову: - Ну и лети... к такой-то матери.
- А вот я тебе по губам! - прикрикнул на меня Фома.
-- Больше не буду,- обещал я.
Мы постояли немного, не говоря ни слова. Меня вдруг поразило, какая была глубокая тишина. Стоял мертвый штиль.
- Надо весь этот багаж увязать покрепче, чтоб удобнее было нести,- с досадой проговорил Фома и вдруг стал смеяться.- С чужого коня среди грязи долой. Как он нас, а? Среди моря. Ну и ну, вот так Глебушка... Названый братец! Ха-ха-ха!
- Такой же сукин сын, как его папенька,- вздохнул я и нагнулся к вещам.