Каждый вечер, ложась спать, мы с тревогой осматривали горизонт боялись свежего ветра. Мы знали, если нас не найдут в самые ближайшие дни, конец наступит скоро - остров был затопляемый. По ночам меня стали мучить кошмары - гнусные унизительные сны преследования. То настигало море, как тогда в Бурунном, оно сбивало с йог и проходило надо мною; то я барахтался в черной разводине, и меня затягивало под лед. Или видел, как сталкивались огромные плавучие поля льда, рушились торосы, меня заваливало льдом.
Я бы, наверное, опять заболел... Спасло то, что спали на горячем, словно на печке. Весь день и весь вечер мы жгли костер, а когда наступало время спать, переносили тлеющую золу на другое место, а разогретую землю застилали одеялом. Одеяло не давало земле охлаждаться, и мы до самого утра спали словно на хорошо вытопленной русской печи.
С утра я еще держался - делал наблюдения, ловил с Фомой рыбу, собирал съедобные моллюски, поддерживал костер. Но как только на море наступала темнота, на меня нападал страх. Я боялся, что наш островок при первом же шторме очутится на дне и мы погибнем. Фома и то боялся этого. Но еще больше терзал меня страх темноты пустыни в буквальном, первозданном значении этого слова - жестокого, притаившегося до поры нечто. Я с детства всегда боялся темноты. Но одно дело, когда темноты боится ребенок, а другое дело взрослый парень, комсомолец. Это был просто позор! А Фома никакой темноты не боялся и смерти не боялся, просто он любил жизнь, и ему не хотелось умирать. А кому хочется?
Очень я тосковал по сестре. Я все время видел ее. Неслышными шагами она ходила по дому - прибирала, готовила обед, работала за письменным столом. Иногда я видел ее на метеорологической площадке, делающей наблюдения, или на улицах Бурунного. Я словно всюду ходил за ней по пятам. Вечером они сидели за накрытым холщовой скатертью круглым столом - Лиза, отец, Иван Владимирович - и вполголоса разговаривали, так тихо, что я не слышал слов. Лиза была совсем девчонкой - загорелой, тоненькой, хрупкой, с двумя темными косами, только глаза были очень светлые, серые. Я часто вспоминал Ивана Матвеича, Афанасия Афанасьевича, Ефимку, Маргошку, Сеню Сенчика, седую машинистку Марию Федоровну - всех бурунских, но ни о ком я так не тосковал, как о сестре. Я знал, как ей тяжело теперь, когда она, может, и надежду потеряла, что мы с Фомой вернемся. А каково отцу?
Нас так и не нашли, и все же мы не погибли. Фома утверждает до сих пор, что Каспий не хотел нашей гибели. Море расступилось, и мы прошли с островка на берег. Вот как это произошло.
Дней восемь дул свежий баллов в шесть восточный ветер, угоняя воду от берегов. Островок наш увеличился раз в десять, обнажилось все дно вокруг -песчаное и плотное.
24 или 25 января - мы сбились в подсчетах - ветер настолько усилился, что согнал остатки воды - море освободило нам путь.
- Ну, Яша, нужно идти,- сказал Фома торжественно,- не скрою от тебя, можно легко погибнуть... Стоит стихнуть восточному ветру, волны устремятся назад... Такой сгон долго не продержится - от силы три-четыре часа. Но и здесь мы пропадем. И... давай на всякий случай простимся.
Мы обнялись и трижды поцеловались. Вещи оставили на островке - налегке надо было идти. Я только и взял, что лоцию и компас, а Фома - сети. Мелочи рассовали по карманам.
Сначала идти было хорошо, по морскому слежавшемуся песку с ракушкой. Мы шли часа два, торопливо и молча, спешили изо всех сил, а ветер стихал и стихал.
Осталось, может, какой километр дойти, когда ветер сменился на обратный--юго-западный... И, как на грех, почва стала илистой и вязкой. Мы напрягали все силы, чтобы вытаскивать ноги из чавкающего, засасывающего ила. Казалось, что мы не подвигаемся. Фома оглянулся назад, в глазах его отразился ужас, как в тот час, когда, разбуженный мною, он увидел приближающееся море.
-- Неужели обманул? - бормотал он по своей привычке вслух.- Что же, как кошка с мышами играет?
Это он говорил о Каспии, упорно одушевляя его. Во всем Фома был нормальный человек, кроме этого пункта.
Море догоняло нас, а проклятый ил не давал идти - в точности, как в моих снах. Я выбился из сил, у меня померкло в глазах, стало дурно. Но я взял себя в руки и некоторое время, не знаю сколько, шел как слепой, ничего не видя.
- Эхма! - горестно воскликнул Фома и, нагнувшись, бережно положил сети.
Дурнота окончательно сломила меня, смутно я почувствовал, как Фома взвалил меня к себе на спину, словно куль с рыбой.
...Пришел я в себя на берегу. Я лежал на склоне песчаного холма, надо мной наклонилось желтоватое небо с быстро бегущими разлохмаченными тучами. Фомы не было. Рядом валялся на песке его бушлат. Вскочив на ноги, я бросился искать Фому.
Я сбежал к морю и сразу увидел мокрого, сердитого Фому, барахтающегося в воде. Он громко кричал - не мне. Как только волна откатывалась назад, он поднимался и, что-то волоча за собой, пробегал вперед на несколько метров, потом волна опять с шипением сбивала его с ног, норовя вырвать то, что он тащил.
- Черта с два,- орал Фома,- не отдам!
Все же он выбрался на берег, волоча за собой растрепанные, спутавшиеся сети. Я помог ему оттащить их подальше от воды.
- Тебе лучше? - спросил Фома и, наклонившись к сетям, засмеялся.
- А все-таки отнял сети! - Он стал их старательно отжимать.
- Выжми сначала одежду на себе,- сказал я настойчиво.
- Ладно,- согласился Фома и стал раздеваться.
- Спички промокли?
- Нет, они в бушлате.
Пока Фома отжимал на себе одежду и сети, я насобирал топливо для костра. Между дюнами росла серая полынь, редкие кустики кермека с сухими розовыми цветами, кусты эфедры с толстыми искривленными ветками, а неподалеку я открыл целые заросли селитрянки.
Насобирав как можно больше топки, разжег огромный костер и с улыбкой посмотрел на Фому. Наступала ночь, а страх не приходил - мы были на земле.
- Отпустил нас, старый чертяка, даже сети отдал! - радостно засмеялся Фома и лукаво посмотрел на меня.
Мы чувствовали такой подъем, что, отогревшись и отдохнув, решили идти всю ночь. Съев остатки рыбы, пошли вдоль моря на юг. По мнению Фомы, мы находились где-то между мысом Песчаным и полуостровом Мангышлак.
К вечеру чуть подморозило, песок словно пружинил, идти было легко и весело. Над морем поднялся узкий молодой месяц, будто ломтик дыни в огромной синей пиале. Море шумно катило свои волны, мы то приближались, то отдалялись от него, обходя длинные изогнутые мысы.
Странное ощущение чего-то необычного, как будто мы очутились на другой планете, пронизало меня. Странной была местность, по которой мы шли,- совсем лунный ландшафт. Светлые кратеры, отражающие, как выпуклые зеркала, свет месяца, и вытянутые склоны темно-желтых бугров. Но это была наша родная закаспийская земля.