— Да не ерепенься, Иваныч. Это у меня личные заморочки. Извини, не сдержался, — ловя луч камнем на золотом перстне и как бы любуясь игрой света, глухо объяснил выбрык Виталий Ефремович. Все у него было в тему: и шмотки, и речь интелигентная, и прочие финты. А вот нет-нет да и выглядывал из капустной одежки бычара бычарой. Не смыть натуру дорогими шампунями.
— А… Ну если так, то я не в обиде, — майор придвинул пузырь и натренированно ловко свернул золоченую головку, — А что за заморочки? Может я чем подсоблю? — всего с двух бульков он ловко наполнил обе рюмки под завязку.
— Не бери в голову, лучше ответь, как там наш лесник поживает?
— В порядке лесник. В белоснежном гипсе с головы до пяток. В больнице мордой в стенку уткнулся, ни с кем не разговаривает.
— А в протокол какие показания дал?
— А никаких. «Не надо» говорит «протокола». «Сам упал» — говорит. — Иваныч между делом попытался выглянуть поверх массивного плеча гостя в окно. Очень уж его перло побыстрее узреть пригнанный катер.
— Жаль. Выходит, обиду затаил. Выходит, отыграться надеется и властям не верит.
— Так это ж лучше. Без протокола-то. А то столько у меня висяков на шее, что в Управлении боюсь показываться. Скубут меня там, как плюгавого воробья в стае. Шутишь — первое сзади место по области?
— Ты потерпи, Иваныч, еще месяц-другой. Дело с комбинатом уже на мази. Кстати, а немцы довольны экскурсией остались?
— Еще как довольны. Одного Машка Манекенщица развела на «вернувшегося из командировки мужа». А второму показательную драку в кабаке устроили, на два зуба сократили. Фрицы таксеру, чтоб из города ночью увез, пятьсот марок отмаксали. Это прижимистые гансы-то.
— Ну а в городском масштабе, Иваныч, как?
— Да все пучком. В городе четыре кодлы. То одни других загасят, то другие первых. Ночь без шума не обходится. Первое место по области держим, и плачут горючими слезами мои подполковничьи погоны. Вот давеча магазин черных сгорел.
— Вот то-то. Магазин черных сгорел… — подхватил гость без восторга. Он сидел на шатком стуле, держа спину, будто лом проглотил. И очень боялся испачкать понтовый наряд.
— Да ты ж!.. Извиняюсь, Виталий Ефремович, да вы ж сами требовали, чтобы больше шуму! Чтобы угоны и поджоги! Чтобы шпана распоясавшаяся ночью никому на улицу выйти не позволяла!
— Шпана, да не любая! — ударил Виталий Ефремович кулаком по столу так, что нетронутые и остывшие щи из тарелки на белую скатерть выплеснулись. Так ударил, что скатилась со стола надкушенная луковица, — А знаешь ли ты, старый сморчок, что у тебя уже десять торговых точек в городе без крыш стоят!?
— Как без крыш? Кому же они платят?
— А никому. Нашелся тут один герой, такую мазу потянул, что прежние крыши к ядрене фене отвалили. А сам бабки не берет, говорит, когда что-нибудь попрошу, тогда и отблагодарите.
— А что ж он кроме бабок может попросить?
— Тем он и опасен, что темная лошадка, — гость старался совсем уж внагляк не демонстрировать, что не сиавит майора ни в хрен. Гость решил сегодня подавить на Ивана Ивановича по одной простой причине. Пора было и майору побегать по городку, гузку растрясти. Чтоб кипеша стало еще больше. Да и ваще слишком хило вкалывает майор на дядю. Хочет и рыбку съесть и на подполковника сесть.
— Ну, ежели нашелся герой, так на всякого героя найдется свой геморой. Я подчиненным подмигну, они ему мигом рога поотшибают.
* * *ПОНЕДЕЛЬНИК 11.21
Макар сделал свое дело, Макар может уходить. Шрам беззвучно указал дядьке Макару на дверь, и тот на цирлах испарился.
Майор покоился в кресле оплывшей грушей. Попа вдвое шире плеч, руки безвольно по швам, потные потеки у висков. Глаза у майора были как одуванчики: широкие, желтые и без всякого осмысленного просвета. Большую ошибку сделал майор, явившись сюда «сам-бля без ансам-бля». Привык, понимаешь, что он в Виршах царь и бог!
— Ты хороший, но опасный, — прибито вещал майор, — Ты серьезным людям поперек глотки стал. У меня какая основная работа? Чтоб в Виршах бардак не прекращался. Чтоб всякий серьезный инвестор тысячу раз подумал, прежде чем в наш нефтяной гигант бабки вкладывать, — в вытаращенных желтых шарах майора не было и намека на волю. Только отражалась ополовиненная в одиночку бутылка бальзама и недопитая чашка крепкого кофе.
— И кому это нужно? — поторопился спросить Шрамов, пока не кончилась пленка во внаглую лежащем у его правой руки диктофоне, — Играй, гармонь, рассказывай, всю правду говори, — подхлестнул он не больно по щеке готового окончательно отрубиться мента.