ЭПИЛОГ
До нового, 2000 года оставалось всего ничего: 3 часа 15 минут.
– Думаешь долго, Саня! – Кутилин, подскакивая от нетерпения на табурете, чистил рыбу.
Серебряные чешуйки, словно блестки, разлетались вокруг стола. Несколько угодило на игровое поле. Их маленькие шашечки, блестящие на черно-желтых квадратах, делали нашу дуэль похожей на двоеборье.
В голове моего соседа, разумеется, уже созрела хитроумная комбинация, долженствующая привести его после стремительной фланговой атаки к долгожданной виктории. Мой ход в этом свете представлялся ему чистой формальностью и глупой затяжкой времени. К тому же – умышленной.
Великолепный Шилобресв, прищемив худыми коленями бутыль испанского портвейна, пробовал тем часом одолеть при содействии штопора упорное сопротивление пробки. Никудышная пробка бессовестно крошилась, и штопор уже раза три выле тал вхолостую.
– Вот сволочной поплавок! – пыхтел Шилобреев. – Совсем делать разучились! Сальвадор Дали помер – и все прахом пошло!
– Внутрь надо протолкнуть, – посоветовал Егоров, опутывая проводами нелегальную елку, с утра конфискованную им у браконьеров, опустошавших в канун очередного тысячелетия подмосковные леса.
– Протолкни, – согласился Шилобреев.
Палец участкового оказался диаметром шире импортного горлышка. Шилобреев протянул ему карандаш.
– Сам заточить не можешь?! – возмутился Егоров, меняя указательный на мизинец. – Художник! Откуда у вас только руки растут?!
– Сдаешься?! – обнажив сушеную воблу, спросил меня Кутилин и потянулся за распечатанной «Балтикой». – Эй! Виночерпии! Предлагаю старый год пивком проводить!
Бутыль портвейна тотчас была отправлена в отставку, и Егоров с авангардистом вооружились бокалами.
– Где поставить?! – Маленький Ли с большой сковородой тушеных овощей вбежал н студию и завертелся в поисках подходящего мест.
– Не перебивай, когда старшие пьянствуют! – пожурил его Кутилин. – Ставь, куда хочешь! О чем бишь я?! Ах да! Итак, други мои, старый год приказал нам долго жить! Обещанного Мишкой Нострадамусом конца Света мы так и не дождались! Да будет свет! Кстати, Егоров, свет-то будет?
– Электрификацию всей елки закончим в срок!– отрапортовал участковый.
– Тогда предлагаю тост! Кутилин поднял «Балтику». – Стихами графика Пушкина! «Поднимем бокалы, содвинем их разом; да здравствует музыка!..»
– Музы, – поправил его Егоров.
– И музы! – согласился Кутилин. – Короче, за все достойное! Ваши бабки, господа!-
– У меня нет, – заскучал Шилобреев.
– Это мой новый тост, – утешил его Кутилин.– Другие говорят: «Ваше здоровье!», а я говорю: «Ваши бабки!» За процветание, значит!
Кутилин, как известно, картавил. Буква «р» в слове «процветание» пролетела у него между приставкой и корнем, будто трассирующая пуля между вражескими окопами. Сделав глубокий выдох, он приложился к «Балтике», поднял глаза и чуть не выронил емкость.
– Мои бабки! – Он ринулся к сковороде с овощами, оставленной хозяйственным Ли на широком подоконнике.
Чтоб не испортить раскаленным железом лакированную поверхность, Ли водрузил ее на кутилинский подрамник с холстом.
Выхватив из-под сковороды уже завершенный, как выяснилось, портрет мецената Бурчалкина, Кутилин обмер.
А Ли уже нес из кухни кастрюльку, источавшую дивный аромат. Он сам вызвался приготовить новогодний ужин по национальному рецепту.
В нашей семье Ли сразу взял на себя обязанности кашевара, тем более что должность была свободна. Ну а я взял на себя обязанности отца, и уже неделю, как исправно их исполнял. Впрочем, это были приятные хлопоты. Начал я с того, что забрал китайчонка из его шумной «восточно-европейской» фактории.
– Я ждал тебя раньше, сдержанно встретил Ли мое появление. – Думал, уже не придешь.
Он стоял у окна и раскачивал на гайтане, обернутом вокруг пальца, образок с чеканным ликом Серафима Саровского.
– Иногда я возвращаюсь! Подхватив Ли, я перекинул его через плечо и пошел из комнаты.
– Мальчишки! – с оттенком презрения сказал нам вслед почтенный Янь Хуэй.
Обращаться в посольство Китая доктор Чен мне отсоветовал. Юридически процедура усыновления была сложна и небезопасна. Пришлось опять прибегнуть к услугам Проявителя. Мастерски изготовленная им за традиционные «полцены» метрика утверждала, что Руслан Александрович Угаров явился на свет божий в роддоме города Кизнера Удмуртской Республики. Соответствующий штамп в моем паспорте Матвей Семенович выправил как бесплатное приложение. Ну, а производство справки о смерти матери, скончавшейся при родах, было для Проявителя и вовсе делом пустячным. Подобных справок он произвел за свою жизнь, наверное, больше, чем канцелярия нашего бригадного штаба.
Следующую неделю мы с Ли посвятили освоению города. Москвы Ли, оказалось, совсем не знал. Даже на Курском вокзале не был. Я уже не говорю про заброшенный поезд «Москва– Симферополь», из которого Ли вернулся с подарком от одного чистого сердца. Подарок теперь гадит периодически под дверью Кутилина, приводя его в законную ярость, и отзывается на кличку Мамай. Причем отзывается только и том случае, если призыв бывает подкреплен запахом свежего мяса.
Пару дней назад мы с Ли побывали на цирковом выступлении труппы лилипутов. Выступление было приурочено к школьным зимним каникулам, и номера, запрещенные детям до 16 лет, вроде метания ножей Спиридоном Бокаловым, в программе отсутствовали. Что, однако, не помешало Спиридону с отважной Лизой продемонстрировать свое мастерство за кулисами отдельно для китайчонка.
– Я тоже хочу! – Ли, не задумываясь, занял освободившееся место у деревянного щита.
– Ты еще маленький, – вежливо отказал ему Бокалов.
– А она что – большая?! – кивнув на Лизу, расстроился Ли. – Девчонкам можно, а мне – нельзя?
Чем привел жену Спиридона в неописуемый восторг.
– Бокалову все возрасты покорны! – сострил на это Паша Искрометный.
Я расхохотался под недоуменным взглядом китайчонка.
– Что с вами?! – деланно изумился Паша. – Никак чувство юмора прорезалось?!
– Извините, Павел! – Я протянул ему руку. – Вы самый остроумный человек в своем роде! Забудем прежнее! Я вас ревновал к Пестику, вы же понимаете. Но теперь сам вижу, что зло ошибался. Он по праву ставит вас выше!
Рука моя, повисев в воздухе, великодушно была пожата. Искрометный меня простил.
В нашей с Ли культурной программе значилось посещение и модного бутика «Аркадия», где нас угостили чаем «липтон» и пирожными к нему.
– Ну так что, Угаров?! – пытала меня Вера Аркадьевна, провожая нас на улицу. – Ты намерен сделать мне предложение?!
– Подумаю, – ответил я первое, что пришло на ум.
– И долго?! – не унималась Вера.
– Я долго думаю, – сознался я. Так, но крайней мере, мой сосед утверждает.
– Ты думай, думай! Не отвлекайся! прикрикнул на меня Кутилин, когда я открыл рот, чтобы как-то остановить предстоящую экзекуцию.
Ли, не понимая еще своей вины, растерянно застыл с кастрюлькой посреди мастерской.
– Ли! – обратился к нему сосед мой живописец, едва сдерживая бешенство. Что ты сделал, маленький, с картиночкой дяденьки?! Видишь, какая теперь у дяденьки мордочка вся прожжененькая?!
Ли испуганно попятился, увиден обезображенный холст.
– Сам сказал: «Ставь, куда хочешь!» – вступился за него участковый.
– Так даже реалистичней. – Шилобреев отобрал у Юры портрет и поднес его, изучая, к огню настольной лампы. – И – символичней. Этот Бурчалкин – прожженный тип! Парень зрит в корень! Подобно Раушенбергу, он вдохнул в твое халтурное произведение истинную душу натуры!
– Все нормально, – успокоил я Ли. – Поди открой дверь. Это– к нам. К художнику стучат трижды, к нам – четырежды. Привыкай.
– Ты думаешь?! – Кутилин присоединился к Шилобрееву. – Да, что-то есть… Вот здесь, посмотри… Складка вот эта, пузырем…
– Сколько с меня? – Отослав китайчонка, я достал кошелек.
– А?! – не сразу отреагировал погруженный в созерцание шедевра Кутилин. – Не продается. Это я для международной апрельской выставки «Новые грани переходного периода» написал.