Сзади доносились аккорды гитары и приятный баритон Жоры:
Я споро шагал по широкой гравиевой дорожке. Приятно похрустывало под ногами, вечерний ветер, молодчага, освежал разгоряченное лицо.
Кусты с угрожающим треском раздвинулись, и на дорожку вышли двое.
«Братья! Меня караулили!» — пронеслось в голове.
Я сделал шаг назад, ожидая нападения.
— Зря ты это, — наблюдая оборонные приготовления, хмуро буркнул старший Бобров. — Побазарить просто надо.
— Говори! — на всякий случай не сходя с места, разрешил я. От них вполне можно было ожидать какого-нибудь подлого приема, каким угостил меня старший Бобров во время драки.
— Как тебе Артист показался? — совсем неожиданно спросил Бобер.
— Нормальный пацан, — я не скрывал удивления.
— Даю бесплатный совет, — продолжал старший, — не связывайся с их кодлой. Особенно с Артистом! Свяжешься — после не развяжешься. Ржавые они…
— А чего ж вы, мальчики, с ними? — я проницательно усмехнулся, но понять, что задумали братья, так и не смог.
Старший брат вопросительно посмотрел на младшего. Тот молча кивнул.
— Законный вопрос! Но мы больше сюда ни ногой. Коли встретишь Артиста, так ему и передай! — сказал старший. — Ну, нам и на самом деле пора. По-моему, ты неплохой пацан. Сам решай.
Кусты акации сомкнулись за братьями. Когда их торопливые шаги стихли совсем, я пошел дальше, стараясь держаться середины дорожки, чтоб не подвергнуться неожиданному нападению. По пути пытался уяснить потайной смысл подозрительно-странного предупреждения недавних врагов.
«По ходу, темные лошадки, эта компания Жоры, — пришел к выводу. — Но с такими куда интереснее, чем с пай-мальчиками и трусливыми рохлями, вроде Бобров!»
Я жил рядом с городским парком, всего в трех кварталах. Поднявшись на второй этаж, позвонил в электроколокольчик.
Открыла мама. Мы жили вдвоем. Папашу я помнил смутно, в основном по фотографиям в старом семейном альбоме. Он давно был женат на другой женщине.
Я удивлялся, отчего мама не вышла замуж вторично. Но однажды, еще в детстве, когда прямо спросил ее об этом, мама усадила меня к себе на колени и грустно спросила:
— Женик, нам разве плохо вдвоем?
— Нет. Но…
— Что и требовалось доказать, — она облегченно вздохнула. — Нам обоим хорошо. И никто нам больше не нужен! Согласен, мой маленький? — Мама улыбнулась сквозь слезы и нежными теплыми руками привлекла меня к своей мягкой груди…
— Все пятерки в ранце поместились? — спросила мама по давно заведенной традиции.
— В основном. Оставшиеся рассовал по карманам, — я привычно поддержал игру, чтобы сделать маме приятно.
— Быстро марш в ванную комнату руки мыть. Ужин почти совсем уже остыл!
Наскоро проглотив омлет с докторской колбасой и запив стаканом кефира, я уединился в своей комнате. Врубил магнитофон и плюхнулся в кресло.
Полуприкрыв глаза, наслаждался любимой подпольной кассетой под названием «Хулиганы». Эти песни были не из повседневной скучно-плебейской жизни-прозябания, а из другой — мало известной, запретной и потому притягательной.
Они чуть-чуть приоткрывали щелку в романтично-рискованную жизнь и из-за этого так мне нравились.
Заунывно-бодрячески звучала семиструнная гитара, и юный, но сипловато-хриплый голос пел, срываясь на нервно-надрывную тональность:
В комнату, постучавшись, заглянула мама:
— Тебе все еще не надоели эти пропитые голоса?
— К крику моды надо прислушиваться. Даже если он с хрипотцой… И потом, это народный фольклор, — ответил я, не открывая глаз, чтоб мамуля не засекла, что я натурально «поплыл» от недавнего возлияния.
— Будь по-твоему. Но все-таки убавь громкость этого фольклора! — попросила мама и плотно прикрыла за собой дверь.
Таранным ударом ноги я распахнул высокую тяжелую дверь, которая крокодильски-злобно клацнула у меня за спиной, и оказался на улице.
Оглянувшись, отвесил шутливо-издевательский прощальный поклон общеобразовательной школе, над входом которой какой-то циник огромными красными буквами вывел нитрокраской: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»