— Пустяки! — напряженно улыбнулся. — Минут через пять будет, как новенький! Кстати, Жора, я покидаю вашу теплую компанию, прощай! — резко повернулся на каблуках и пошел к выходу из парка. Заслышав за собой торопливые шаги, вынул кастет и обернулся. Меня догнал Дантист.
— Джонни, я с тобой. Будь что будет!
— Лады! Ты не так глуп, как кажешься.
— Постойте! — к нам шел Артист, его морду аж перекосило от ярости. — Вы что, донести на меня собрались?
— Нет, Жорик. Ты и без наколки спалишься, нервишки тебя опять подведут. Скорее всего, к стенке!
— A-а, понял! Схватил кусок и решил больше не рисковать? — Артист чуть не срывался на крик.
— Ты, ко всему, еще и дурак! — Я швырнул на землю смятые ассигнации. — Держи на чай, то бишь — на водку!
Жора, как я и был уверен, не побрезговав, стал собирать деньги.
— Куда двинем? — нарушил молчание Дантист, когда парк остался далеко позади.
— Не знаю… А впрочем, пойдем-ка посидим в один уютный скверик.
По дороге я купил в булочной длинный батон хлеба за двенадцать копеек.
— Ты чего? Голоден? — спросил Дантист. — Тут кафе недорогое поблизости. На углу.
— Нет, — усмехнулся я. — Просто очень вдруг захотелось совершить что-нибудь этакое…
Мы вошли в сквер. Я был сильно разочарован. Непоседы воробьи отсутствовали! Вечный закон подлости!
— Ну, да ладно! Будет воробьишкам приятная неожиданность. Сытный завтрак! — я присел на скамейку и раскрошил хлеб на тротуар.
— Знаешь, — попыхивая сигаретой, сказал Дантист. — Я уже давно хотел завязать с Артистом, да духу не хватало. А когда ты заговорил об этом, я подумал — берешь на пушку. Провоцируешь… — Дантист провел ладонью по своему свекольному лицу. — Даже не верится, что, все-таки, развязался! А здорово ты вздул Серого! Так ему и надо, шакалу!
Мне бы остаться одному, отдохнуть от впечатлений, но не мог я вот так просто прогнать коротышку, которого, как видно, никто нигде не ждал.
— Слушай, я все хотел спросить, зачем ты тогда билетами в кино торговал? Ведь бабки, как понимаю, у тебя водились. Верно?
Дантист, казалось, был сильно смущен, даже отвел глаза в сторону.
— Да. Бабки имелись. Точно. Но… не мог я на них сестренке подарок купить… Короче, не хотел, чтоб она возилась с игрушкой, купленной на эти деньги… Ворованные!
Я даже немного растерялся от такой неожиданной щепетильности и тонкости души. Мне, признаться, подобная мысль и в голову не пришла бы.
— Ну, ладно! А спекуляция билетами — чистый благородный труд?
— А что? Тут никакого обмана. Желают — берут, не желают — не берут. И, главное, никакого насилия…
Вечерело. Суетливый шум улиц начал понемногу утихать. Солнце еще не скрылось, но на темной голубизне небосвода уже угадывалась ущербная луна.
Отоспавшийся за день, свежий ветерок без дела бродил по городу, из шалости забираясь иногда в водосточные трубы и весело посвистывая оттуда, вызывая своих братьев-ветродуев на игру.
— Ну, пожалуй, простимся, Дантист! — протянул я руку.
— Меня зовут Альберт, — как-то смущенно улыбнулся тот, отвечая на рукопожатие.
— Прощай, Альберт!
— Счастливо, Евгений! Зря все же бабки отдал, они бы тебе еще пригодились.
— Пустяки. Все ол’райт.
Не спеша, я направился домой. Какое-то чувство неясного беспокойства заставляло невольно замедлять шаги. Вот и не верь после этого предчувствиям!
Дома меня поджидал наряд милиции и мама с посеревшим лицом, твердившая, как заклинание, что все это недоразумение…
После обыска, на котором в качестве понятых присутствовали соседи, меня, втолкнув в милицейский газик, доставили в камеру предварительного заключения.
Дело в том, что покойный сержант, еще когда мы были в магазинах, записал, бюрократ, номера мотоциклов, не поленившись стереть грязь.
Как я позже узнал, Генрих, Артист и Серый были задержаны уже в парке. Какой-то сознательный гражданин звякнул в дежурную часть, что там дерутся хулиганы.
Следствие и суд прошли для меня кошмарным сном. На суде, уже наголо обритый, я вел себя вызывающе-нагло. Только это помогло мне не унизиться до слез.
Мама, мгновенно постаревшая, сидела в зале заседаний, опустив голову, будто судили ее.
Через день после оглашения приговора мне передали от нее записку: «Первый раз в жизни я рада, что твой отец с нами не живет. Ему не пришлось пережить позора, который принес ты».
Самые тяжкие в неволе, — шутят зэки, — это первые пятнадцать лет. Потом привыкаешь…