— Кто погиб? — спрашиваю я и начинаю надевать ботинки.
— Тот, что в гражданской одежде. Мина попала прямо в окоп. Всех, кто там был, наповал. Ваш и наших двое солдат. Готовы?
Я встаю, и мы идем. Он впереди. Выходя из блиндажа, вижу, что у двери вместо тряпки для вытирания ног лежит знамя боснийских мусульман. Лиловое с желтыми лилиями на щите. Идем по осеннему лесу смотреть на трупы. Закапывать трупы. Все равно вокруг пахнет мокрой землей. Что окоп рыть, что товарищей закапывать — солдатское дело. Сходное с крестьянским. Крестьянам приходится много работать с землей. Солдатам также, даже в современной войне. А тут и война несовременная. Трупы находятся невдалеке. Я сразу понимаю, почему они погибли. Они улеглись в ячейке окопа, которую солдаты, расширив, превратили в некое подобие землянки. Над ячейкой существовала, видимо, временная крыша. От дождя она спасала, от мины не спасла.
Я заглядываю. Крови не видно. Они лежат в одеялах, и кровь ушла в одежду и в одеяла. Мой попутчик Матич лежит посередине, видимо, они раздвинулись ночью, чтобы дать ему место. В такой тесноте их всех пропороло одними же осколками.
Подходит солдат Ситкович. Прыгаем в окоп. Все вместе начинаем извлекать трупы. Начинаем с Матича. Берем его за ноги в черных носках. Тащим, чтобы выдвинуть его из соседствующих двух трупов, как из пенала. Нога у него еще не ледяная, как у трупа, еще не захолодела, отмечаю я. Однако кровь уже не течет, свернулась. Подымаем. Видимо, он весь нашпигован металлом, поскольку одеяло выглядит как сито. Кладем Матича на мокрую траву, застланную осенними листьями. Лицо и голова у него не повреждены. Только землей запорошены. Прыгать в окоп за вторым трупом мне не приходится. Солдаты уже подтянулись, и в окопе не повернуться. Ловко и слаженно вынимают оставшихся двух. Видимо, привычная печальная работа. Мы закуриваем. Ситкович и я. Хотя я бросил в 1981-м.
Лейтенант недолго совещается с несколькими солдатами о том, где рыть могилы. Начинается ветер, сильно скрипят стволами большие деревья. Серо. Сыро. Подходящая погода для захоронения мертвых. Солдаты уходят. Я вижу их, уже с лопатами и кирками подымающихся по склону. Лейтенант отходит к трупам. Становится на колени перед каждым. Шарит руками на груди. Я уже видел подобное. Лейтенанту нужны их документы. Чтобы сообщить в штаб, чтобы сообщить родным. Над трупом Матича он задерживается. Выпрямляется на коленях. Оборачивается к нам. Кричит:
— Рус, подойди!
Мы подходим. Кровавыми руками, одной лейтенант держит документы убитых, а другой указывает на грудь Матича.
— Крест! — говорит лейтенант. — Крест! — В голосе его звучит ужас.
Ситкович первым понимает случившееся. Он присаживается на корточки. Вглядывается в распоротые клочки клетчатой, с преобладанием красного, рубашки Матича.
— Католицки крест, — говорит он мне, подымая на меня глаза. В его глазах тот же ужас, что и в глазах лейтенанта.
Я объясняю лейтенанту, что Матич был наш попутчик, не наш товарищ. Что мы его не знаем. Также как и не знаем, что он делал в Сараево. Ситкович подтверждает.
Сербы отказываются хоронить католика вместе со своими солдатами. Они брезгливо несут тело куда-то вниз, положив его на некое подобие носилок из жердей. Мы видим сверху, как солдаты взгромождают тело Матича на бруствер из мешков с песком. При этом все они пригибаются, опасаясь, видимо, обстрела. Затем, вооружившись палками, они сталкивают тело вниз. Там обрыв, а внизу позиции мусульман.
— Зачем? — спрашиваю я Ситковича.
— Он же католик. Пусть его мусульмане хоронят.
Мусульмане снизу отвечают стрельбой. Тело принято.
Мы отказываемся от завтрака. Садимся в машину. Я рядом с Ситковичем, на место, которое занимал Матич. Глядя на мокрую стену деревьев, я думаю: «Кто он был, этот католик? Шпион, пробравшийся в сербский сектор Сараево? Просто опрометчивый человек, по семейным или личным обстоятельствам оказавшийся среди чужих и имевший храбрость и глупость носить католический крест среди враждебных военных? Никто никогда не узнает… Stranger in the night».
Ситкович, сжимая руль, затянул:
— Тито маэ свои партизаны…
И я подтянул:
— А Алия свои мусульманы…
Атака
Когда гражданские узнают, что ты был на войне, они обычно спрашивают:
— Ты кого-нибудь убил? Как это было? — При этом они, видимо, ожидают, что ты им расскажешь о том, как «он» смотрел в твои глаза, ты — в его глаза. А перед смертью «он» тебе что-то прошептал, и ты теперь всю жизнь терзаешься. То есть гражданские ожидают, что произошла сцена в духе Достоевского: большие глаза, зрачки, прикрытая ладонью рана.
На самом деле в войне все не так. Война — это не дуэль и не фехтование. Ты никогда не можешь быть уверен, даже в атаке, кто ответственен за труп, на который ты выбежал, — ты или бегущий рядом товарищ. Чья пуля его сразила — никто тебе не определит. Конечно, если только ты не снайпер, снайпер видит, кого снимает и как тот падает. А в жизни рядового бойца, он редко попадает в ситуацию, когда выскочил прямо на врага, и вот ты его «клац», и он ногами «брык» у твоих ног.
Гражданские меня вообще возмущают своим идиотизмом. Они неповоротливы, медленно ходят, ленивы как коровы и не умны. Я много раз убеждался в их неполноценности, когда прибывал вдруг с войны в свой Paris. Как они были медлительны! Как они меня раздражали!
Люди, побывавшие на войне, другие. Однажды на коктейле в издательстве «Albin-Michel», помню, я встретил парня-француза. Мрачный такой тип. Он воевал за хорватов. Когда нас познакомили французские злорадные интеллектуалы, то они, видимо, надеялись, что мы кинемся убивать друг друга. Но мы, сдержанно поздоровавшись, вдруг отошли в сторонку, увлеклись разговором, перешли на «ты», выпили много shots of whiskey и в конце концов расстались чуть ли не друзьями. Мы оказались друг другу много ближе, чем все эти интеллектуалы в очках и буклированых пиджаках. Мы месили одну грязь там, в горах и холмах на Балканах. Он, может быть, видел меня в прицел своего карабина, так как он был снайпер. Ведь оказалось, что мы были в одно время на том же участке фронта. Впрочем, дальше углублять знакомство мы не стали. Осторожность бывалых ребят сделала свое. Мы любезно обменялись фальшивыми телефонами, но даже по этим фальшивым не пытались позвонить друг другу. Я не звонил, а что он не звонил — я уверен.
Теперь о военном деле. Оно не хитрое. Рядовым бойцам его чуть-чуть преподают, если есть время. Однажды я попал в места, где располагалась военная школа. Это было в Боснии. Там у них был даже танк Т-80, и можно было научиться его водить. Но поскольку войны на территории Югославии в 90-е годы не были большими войнами, то основная военная работа заключалась во взятии и прочесывании небольших городков, сел и поселков городского типа. Так вот, военную школу эту держал один симпатичный кадровый военный, по званию капитан, эмигрант-серб из Австралии. Там у них была построена учебная такая улица. И на ней учили, как брать городок. Бойцы подразделения были разбиты на два ручейка. Идущие по одной стороне улицы должны были контролировать одновременно и первые этажи домов (и подвальные окна, разумеется, тоже) на своей стороне улицы. А вторые этажи (если таковые имелись), их контролировали бойцы другого ручейка, текущего по другую сторону улицы. В то время, как бойцы первого ручейка контролировали окна второго этажа на другой стороне улицы. Каждый обладающий здравым смыслом, даже не военный человек, немедленно поймет, что стрелять во врага в окнах второго этажа через улицу напротив — единственно разумная позиция, в то время как стрелять во врагов с улицы снизу — бесполезное дело. Опытный вражеский боец даже не высунет тело из окна, будет стрелять не высовываясь, сбоку, вниз, скрытый стеной, снизу ты его и не увидишь. В школе учили идти плотно к зданию, близ окон пригибаться и красться под окнами. Гранаты рекомендовалось вбрасывать, приоткрыв двери. Бросать гранату в целые стекла окон строго запрещалось. Нужно было разбить окно выстрелами и только после этого бросать в проем гранату. От стекла гранату, как правило, отбрасывает, и в большинстве случаев она приземляется среди болванов, кинувших ее таким образом. Гражданские сплошь и рядом не умеют бросать в окна гранаты или бутылки с «коктейлем Молотова». Я убедился в этом ночью 3 октября 1993-го у технического центра «Останкино». Героические ребята, пытавшиеся бросать «коктейли Молотова» в широкие окна центра, старательно ползли к зданию, героически вставали и швыряли бутылки в самую ширь окна. Естественно, бутылки рикошетили в кусты, вскоре уже все кусты пылали. Мой спутник, майор, посоветовал желторотым вначале разбить окна камнями, целя не в центр, а с краю, а уже потом швырять внутрь бутылку со смесью. Они последовали совету и немедленно преуспели. Угол здания запылал.