— Будьте патриотом, — сказала мне одна женщина, — спите на улице.
На Второй авеню нашлась свободная телефонная будка, и я тут же позвонил матери. Поначалу она посмеялась, но, поняв, что домой я не вернусь, заплакала.
— Мэнни, возвращайся, — умоляла она.
— Нет. Ма, я не за миллион километров, я рядом, на Деланси-стрит. Буду звонить тебе каждый вторник… Ма, мне необходимо было уехать… Ну да, звони копам… Ма, послушай…
Продолжать разговор не имело смысла, я торопливо попрощался и повесил трубку. Полил дождь, я растерялся и сидел в будке, сжимая в руках вещмешок. Подошла какая-то женщина, хотела позвонить, но я так на нее глянул, что она ретировалась. Напротив, через улицу, на пожарной лестнице, я увидел вывеску «Комнаты внаем» и воспрянул духом. Осторожно приоткрыв дверь, я высунул голову наружу, как многомудрая черепаха; дождь тихо и нестрашно капал на лицо и шею, и тогда я припустил-таки через улицу.
Вход не освещался, часть окон была заколочена, но я все равно вошел. И увидел женщину с проплешиной на затылке и повязкой на глазу. Рядом с ней угрожающе выгибали спину два черных кота. Я чуть не выронил вещмешок. Смотрел на женщину и молчал, но мое желание снять комнату каким-то образом ей передалось. По шаткой лестнице она возвела меня на четвертый этаж. Половицы скрипели, два кота неотступно следовали по пятам. Я согласился на первую же предложенную комнату с тем расчетом, что, как только женщина уйдет, я подхвачу вещмешок и прокрадусь наружу. Она придвинулась ко мне; кажется, на ее шее был след от укуса. Я не знал, завопить ли мне, швырнуть ли в нее вещмешком или просто расплакаться, но тут она немного застенчиво улыбнулась и спросила:
— Скажи, мальчик, ты ведь еврей?
Я кивнул.
— Это хорошо, — сказала она. — Обычно я сдаю эту комнату за пятнадцать долларов, но тебе уступлю за десять.
Оба кота замурлыкали и стали тереться о мои ботинки. У меня возникло чувство, что я прожил в этой комнате всю свою жизнь.
— Понадобится мыло или полотенца, не стесняйся, скажи. На всех этажах есть туалеты, но если вдруг там будет затор, как на Центральном вокзале, просто спускайся ко мне. По-дружески. Меня зовут миссис Геллер.
— Миссис Геллер, — сказал я, — а комната, она стоит десять долларов в неделю?
— Тут тебе «Уолдорф»[47], что ли? — всплеснув руками, засмеялась она. — Просто твое счастье, что ты еврей. Признайся, в Нью-Йорке впервые? Никогда раньше комнату не снимал? Не будь шлемилем, десять долларов — это за месяц.
Она тихонько засмеялась себе под нос, и повязка на левом глазу заелозила вверх-вниз.
— Сынок, — сказала она, — ты поосторожнее, не то без штанов останешься.
Она поправила повязку, подхватила котов и вышла.
Я осмотрелся. Стены облупились и потрескались, потолок бедственным образом просел. У двери стоял умывальник, оба крана подтекали. В углу комнаты сгрудились нелакированный комод без одного ящика и бугристая кровать на четырех гнутых ножках. Прихлопнув двух гигантских тараканов, я опасливо приблизился к кровати. Стукнул пару раз по матрацу кулаком, предвкушая, что оттуда побегут клопы. Перевернул матрац, снова его потыкал.
— Еще не вечер, — сказал я себе, — наверное, они просто оробели.
Покопавшись в вещмешке, я вспомнил, что оставил рулон холста у мамы в чулане, наверху. На окне висела жеваная занавеска. Я ее отодрал, после чего вынул из комода один из ящиков, нашел гвоздь и четыре кнопки и попытался натянуть занавеску на днище ящика. Поняв, что занавеска расползается, я в сердцах швырнул ящик через всю комнату. С потолка рухнули два больших куска штукатурки, чуть не выбив мне глаз. Мне ужасно захотелось удрать домой.
Тогда я закрыл глаза и представил, как я, скрючившись, ползу под сводом Сикстинской капеллы с кистью в зубах. Потом открыл глаза, оглядел потолок и стены. И преисполнился вдохновения. Выволок комод на середину, рассовал по карманам тюбики с красками и вскарабкался на верхнюю крышку. Женский голос позвал: «Фейгеле, слезь с пожарной лестницы». За окном что-то громко лязгнуло, комод зашатало. С потолка брызнули куски штукатурки, забарабанили по плечам, по затылку. Я соскочил с комода и бросился к окну. Пожарная лестница отчаянно раскачивалась, и мне почудилось, что наступил конец света.