Царь улыбнулся молодому человеку.
– Да ведь ты вроде не Гавриил, а я, как видишь, не Бог. Поспеши к патриарху Иову, пусть молебен отслужит. Тайно, в обычной карете, с небольшой охраной проехал по Москве, уже излечившись от страсти быть на людях, оповещая их о безмерной своей доброте.
Вдоль деревянного тына внутренней стены в четырех оградах были поставлены мешки с деньгами и шла ежедневная раздача. Неделю назад давали по московке, теперь по две, давали любому, кто протянет руку, кому платить за хлеб нечем.
– Не воруют ли раздатчики? – спрашивал царь доносчиков о раздатчиках.
– Воруют, – отвечали доносчики. – Созывают свою родню и дают им горстью.
– Бедные мы, бедные! – горевал царь, ибо раздатчиков кнутами били, в тюрьмы сажали, вешали и, наконец, попросту меняли. Воровства же не убыло.
Были устроены лавки для продажи дешевого хлеба и для раздачи бесплатного. Но и тут были свои мерзавцы. Скупали дешевый хлеб и продавали по самой дорогой цене.
Толпы вокруг хлебных раздач сбивались чудовищные. Лежали раздавленные толпою, лежали умирающие и уже умершие. Возле Алексеевской башни пришлось свернуть к реке. Некий прибывший из провинции купец привез несколько подвод хлеба, и теперь вокруг этих подвод клубилась голодная вакханалия пожирания зерна и муки.
А на Неглинке совсем уж худая картина. Ползая на коленях, люди поедали траву.
– Как коровы! – вырвалось у Бориса.
Он не мог смотреть на это. Он не мог смотреть на женщин. Один офицер из иноземной его охраны рассказал ему о четырех женщинах, которые зимой заманили к себе на двор продавца дров. Убили и положили в погреб, на лед. Сначала они принялись за лошадь, а мужик был оставлен про запас. До него они уже двух или трех растяп съели.
Исчезали дети. Матери были живы, а детей убывало.
И все это была страна добрых, сердечных людей, которой он, умный и сердечный, обещал покой и богатство.
– Государь, гляди-ко! – воскликнул стольник Мезецкий, бывший с царем в карете.
– Лиса! – ахнул Борис. – Откуда же она?
– Да, говорят, и волки бродят! – простодушно брякнул телохранитель.
Красное, налитое лицо Бориса одрябло, стало серым.
Воротясь в Кремль, поспешил собрать Думу. Самых толковых и решительных: бояр Трубецкого, Голицына, Салтыкова, окольничих Шереметева, Морозова, Басманова, троих Годуновых – Дмитрия, Ивана, Семена.
– Казна пустеет, голод не убывает. Что делать? Почему нет никакого толку от хлебных раздач? Я приказал боярам и всем монастырям продавать хлеб по старой цене. Почему люди мрут?
Все молчали, и тогда сказал дворецкий Семен Годунов:
– Вся Россия в Москву сбежалась. Деньги за так дают! Хлеб за так дают!
– Надо останавливать людей! На местах кормить. Разве я не посылаю деньги в города? В один Смоленск дадено двадцать тысяч! И где хлеб, который должны свозить в Москву?
– Разбойники, государь, как волки вокруг стен, – признался Басманов. – Никаких сил нет всех разогнать. Не доходит хлеб до Москвы.
Борис Годунов закрыл глаза: вот оно, его добро, злом обернулось. Дьявол стоит за плечами. Все разумное – в глупость, золото – в прах, благородное – в пакость.
– Нынче раздачу не уменьшать, а завтра прекратить вовсе, – сказал Годунов и поглядел на князя Трубецкого. – Никита Романович! Тебя прошу: прикажи приставам собирать померших. Пусть заворачивают в саван, обувают в красные коты и хоронят в скудельницах. Все за мой, государев, счет… Уж тут-то, чаю, своровать будет нечего…
Ночью к Борису пришел тот же стольник, что был утром, Мезецкий.
– Великий государь! Три луны на небе!
И Борис шел, смотрел, как с обеих сторон верной, налитой светом луны стоят две неверные, смутные. И, однако же, их было три.
В Курске уродились хлеба невиданные. Везли зерно и муку с окраин государства, купленные за рубежом. Все ометы старые были обмолочены. Наконец-то наказаны были те, кто, скупая хлеб, собирался распухнуть от золота. Стоимость четверти упала до десяти копеек, неимущим же хлеб давали даром.
И все же гора добрых дел не в силах перебороть черного алмаза, сокрытого в недрах горы. А может быть, и единой песчинки черной.
Шел 1604 год.
Февральская поземка принесла в Москву удивительную, совсем непонятную весть. Донские казаки побили Семена Годунова, шедшего в Астрахань. Сдавшихся в плен стрельцов казаки отпустили с наказом:
– Борис, похититель трона! Жди нас вскоре в Москве с царевичем Дмитрием!
– Я хана жду, – сказал строго Борис. – Казакам бы о спасении русских людей думать, а не об их побитии. То говорили вам, наверное, воры из шайки злодея Хлопка?
– Кто его знает! – мялись стрельцы. – Не побили нас до смерти. Мы и рады.