Вскоре это стало совершенно очевидно всем. Новые государи, вместо того чтобы активизировать борьбу с Лжедмитрием и принять в ней непосредственное участие, занялись подготовкой к венчанию на царство и приведением населения к присяге.
Из стоявшего под Кромами войска были отозваны опытные и не склонные к предательству воеводы: Ф. И. Мстиславский, В. И. иД. И. Шуйские. На замену им были отправлены М. П. Катырев-Ростовский, обладавший сложным и неуживчивым характером, и только что получивший боярство П. Ф. Басманов. Надо отметить, что оба они не пользовались бесспорным авторитетом среди воинов. Кроме того, были составлены новые росписи главных воевод полков, которые возмутили буквально всех. Знатный князь М. Ф. Кашин не желал оказаться ниже менее родовитых М. Г. Салтыкова и П. Ф. Басманова. З. И. Сабуров отказывался служить под началом В. В. Голицына и А. А. Телятевского. Телятевский, зять С. Н. Годунова, полагал, что должен быть выше рангом даже князя Гедиминовича Голицына, а Басманов, наоборот, считал его много ниже себя. В итоге все воеводы отказались выполнять свои прямые обязанности и потребовали, чтобы московские правители их рассудили. Однако вместо судей прибыл новгородский митрополит Исидор с целью привести войско к присяге новым государям. Это, конечно, никому не понравилось.
Лжедмитрий через своих сторонников внимательно следил за ситуацией в царском войске. Он понял, что ему может принести успех скорее умелая агитация, нежели кровопролитные бои. Действительно, очень скоро среди воевод начались шатания. Многие пришли к выводу, что служить «прирожденному царевичу» гораздо выгоднее, чем биться за ненавистных Годуновых, имевших к тому же весьма сомнительные права на престол. Инициаторами массовой измены стали князья Голицыны — Василий Васильевич и его брат Иван Васильевич. Во время предполагавшегося штурма крепости Кромы 7 мая они приказали арестовать всех родственников и сторонников Годуновых. Сами же на кресте поклялись верно служить «Дмитрию Ивановичу».
Бежать в Москву удалось только М. П. Катыреву-Ростовскому, М. Ф. Кашину и А. А. Телятевскому. Они рассказали новым государям об измене войска, надеясь, что те примут действенные меры для своего спасения. Однако и Мария Григорьевна, и Федор Борисович продолжали оставаться в состоянии оцепенения. Казалось, они приняли на себя роль жертвенных агнцев и кротко ожидали смерти. Это, видимо, понял и Лжедмитрий, поэтому он и отправил в столицу не войска, а двух дворян — Григория Пушкина и Наума Плещеева. Утром 1 июня они прибыли в подмосковное село Красное и зачитали местным жителям грамоту от «истинного сына царя и великого князя Ивана Васильевича», в которой тот рассказывал о невзгодах и несчастьях, выпавших на его долю по вине Бориса Годунова, о жестокостях умершего государя, об отсутствии у того законных прав на корону. Грамота завершалась такими словами:
«Поскольку Годуновы неправедно завладели царством, то их следует схватить и держать в заточении до приезда истинного государя».
Содержание грамоты настолько воодушевило жителей села, что вместе с Пушкиным и Плещеевым они бросились в столицу. Там на Лобном месте при большом стечении горожан вновь была зачитана грамота Лжедмитрия. На собравшихся она также произвела большое впечатление. С криками все бросились в Кремль, схватили Марию Григорьевну, Федора и Ксению, отвели их на старый боярский двор Бориса и приставили к ним охрану. Арестованы были и другие Годуновы, а имущество их подверглось разграблению.
Восставшие бесновались целый день, громя все вокруг. Так они выражали накипевшую ненависть к умершему монарху. В заключение его тело было выброшено из Архангельского собора и безо всяких почестей перевезено в бедный Варсонофиевский монастырь, располагавшийся на окраине города.
Народный гнев обрушился и на патриарха Иова. Его подворье было разорено, а сам он подвергся всяческим оскорблениям. Потом по приказу самозванца Иова свергли с патриаршего престола и отправили в один из монастырей Старицы. Возможно, лжецаревич опасался, что архипастырь опознает его и публично назовет Григорием Отрепьевым.
Знать была настолько напугана восстанием, что решила немедленно отправиться на поклон к Лжедмитрию. К этому времени он перенес ставку в Тулу и оттуда следил за событиями в Москве. Желая проверить преданность своего нового окружения, он отправил в столицу В. М. Мосальского и В. В. Голицына с несколькими стрельцами. Им было поручено приготовить все необходимое для встречи «законного наследника царской короны». Кроме того, они должны были решить судьбу низвергнутых правителей.
Утром 10 июня охранявшие дом Годуновых москвичи впустили Мосальского и Голицына с сопровождающими. Те якобы должны были привести пленников к присяге Дмитрию Ивановичу. На самом деле посланцы Лжедмитрия набросились на Марию Григорьевну и Федора и убили их. Ксению пощадили, поскольку она не представляла угрозы новому государю. Напротив, тот, зная о необыкновенной красоте, благовоспитанности и образованности девушки, хотел воспользоваться ее беспомощностью и сделать своей наложницей.
Так окончательно рухнуло правление первого выборного царя и его наследников. Выбросив тело Бориса из Архангельского собора, современники отказались признавать его права на корону и престол, хотя сами же в свое время венчали его шапкой Мономаха.
Историки, изучавшие Смутное время, всегда спорили и спорят до сих пор о причине краха царя Бориса. Одни искренне верили, что он был цареубийцей и скончался от угрызений совести. Другие во всех несчастьях Годунова винили самозваного «царевича» и его польских сторонников. Третьи полагали, что все дело было в неразумной внутренней политике самого царя. Четвертые считали, что российское общество было просто не готово к избранию правителя и в лице Лжедмитрия желало вернуться к прежней системе престолонаследия.
Но, думается, главная причина заключалась в том, что Борис Годунов попросту обманул своих избирателей. Он обещал им, что будет похож на милостивого, справедливого и мудрого царя Федора Ивановича, а на самом же деле пошел по стопам мнительного и жестокого Ивана Грозного. Всех подозревая в злых умыслах и кознях, он поощрял доносчиков, сурово наказывал мнимых врагов, а от настоящих трусливо прятался. Кроме того, он был тщеславным и чванливым, слишком любил иностранцев и с пренебрежением относился ко всему отечественному. В своем поведении Борис походил скорее на Ивана Грозного, чем на его сына.
Но, если Ивану IV, имевшему бесспорные права на престол, доставшийся ему по наследству, подданные были вынуждены все прощать, то по отношению к избранному государю они этого делать не захотели. Осознав, что имеют право дать царю власть, русские люди поняли, что с таким же успехом они могут ее и забрать.
Сам Борис об этом, видимо, не думал. Заняв престол, он попытался вознести себя на небывалую высоту, окружил родственниками и подхалимами, обрушивал жестокие репрессии по любому надуманному поводу, мало считался даже с видными князьями и боярами. К тому же он был плохим полководцем и даже сына не удосужился обучить воинскому искусству, полагая, что оно ему не потребуется. В итоге за интересы Годуновых были посланы сражаться обиженные им воеводы, которые оказались ненадежными защитниками. Все это, вместе взятое, предопределило неминуемое падение власти Бориса Годунова и членов его семьи. «Первый блин» — избрание царя — оказался «комом»…
Кто назвался именем
царевича Дмитрия?
До начала XVII века российское общество не было знакомо с понятием «самозванство», поскольку внутри правящего рода всегда находились законные претенденты на престол. Только в 1598 году, после смерти бездетного царя Федора Ивановича, выяснилось, что род московских государей иссяк. На опустевший трон могли теперь претендовать дальние родственники и даже достаточно сомнительные личности. Одним из таких претендентов и стал Лжедмитрий I. Современникам так и не удалось точно выяснить, кто назвался именем давно умершего царского сына, поэтому они выдвинули несколько версий.
Так, некоторые поляки считали, что на самом деле лжецаревич был внебрачным сыном короля Стефана Батория. На это, по их мнению, указывала характерная бородавка у носа, которая была у обоих. От отца Лжедмитрий якобы заимствовал воинский опыт, бесстрашие и любовь к воинскому чину. Однако сын польского короля вряд ли мог в совершенстве знать русский язык и обычаи московского двора. К тому же ему было бы сложно сочинить достаточно правдоподобную легенду о жизни в России и своем чудесном спасении. Для русской знати и мнимых родственников — Нагих он был бы совершенно чужим.