Следует отметить, что своих обещаний ни Марфа, ни Лжедмитрий никогда не нарушали и всегда оставались довольны друг другом. Более того, «мать» часто давала «сыну» полезные советы, поскольку была одной из немногих людей, посвященных в его тайну.
21 июля 1605 года состоялось самое важное для самозванца событие — в Успенском соборе в торжественной обстановке он был венчан на царство и получил царские регалии: шапку Мономаха, скипетр, бармы и яблоко-державу. Наконец он мог считать себя законным русским монархом.
Обо всем было тут же сообщено в Речь Посполиту. Сначала Сигизмунду III написали видные бояре, а потом и сам лжецарь. При этом прежний титул московских государей показался ему не слишком пышным, и он присвоил себе новый — «наияснейший и непобедимый цесарь».
Для польского короля это стало полнейшей неожиданностью. Он отказывался признавать даже царский титул и именовал русских правителей лишь великими князьями. Между бывшим благодетелем и его подопечным стал назревать конфликт.
Но самозванца это нисколько не беспокоило. Он мнил себя величайшим полководцем и могущественным государем и даже заявил своим приближенным, что объявит полякам войну за их неучтивость. Правда, сначала он хотел расправиться с «неверными агарянами» — крымскими татарами и турками, владевшими донской крепостью Азов. Чтобы спровоцировать войну, он послал крымскому хану оскорбительный подарок — шубу из свиной кожи. После этого в крепость Елец начали свозить продовольствие, вооружение, боеприпасы и артиллерию для будущего похода на Азов, который должен был состояться летом 1606 года.
До этого Лжедмитрий намеревался жениться на Марине Мнишек, чтобы окончательно укрепиться на престоле. В ее родственниках он надеялся найти надежную опору.
Уже в августе 1605 года началась оживленная переписка между бывшим монахом и Юрием Мнишеком по поводу предстоявшей свадьбы. В Самбор были отправлены деньги и разнообразные подарки. В ноябре в Краков поехал российский посол Афанасий Власьев, которому предписывалось официально испросить у короля Сигизмунда разрешение на брак его подданной с московским государем.
Однако хитроумный Юрий Мнишек спешить не собирался. Путешествие в далекую Московию представлялось воеводе слишком опасным. К тому же он не был уверен в прочности положения жениха. Ему, несомненно, было хорошо известно о заговоре Шуйского.
Руководствуясь этими соображениями, Мнишеки под разными предлогами затягивали свой приезд в Москву. Правда, обручение Марины «царю» состоялось уже в ноябре 1605 года в доме одного из родственников Мнишеков в Кракове. На нем присутствовал сам король Сигизмунд с сестрой Анной и его сын Владислав. Устраивать таинство в костеле никто не решился, зная о нелюбви русских к католикам. Тем не менее проводил обручение католический кардинал.
«Царя Дмитрия» представлял посол Афанасий Власьев со свитой, насчитывавшей почти двести человек. Он заранее вручил Юрию крупную сумму денег и множество драгоценностей для того, чтобы наряд Марины был великолепным. Действительно, многие современники отмечали, что ее белое атласное платье, расшитое крупными драгоценными камнями, а также золотая корона, украшенная самоцветами и крупным жемчугом, произвели на всех неизгладимое впечатление. Обряд обмена кольцами состоялся у сооруженного по такому случаю алтаря. Подарок Лжедмитрия оказался по-настоящему царским — золотой перстень, увенчанный алмазом величиной с вишню. Ответный подарок Марины тут же убрали в специальную коробочку. По существовавшему в то время обычаю, никто не имел права прикасаться к нему. На память о знаменательном событии Власьев выкупил даже коврик, на котором стояла Марина во время обручения.
С этого времени она стала считаться «московской царицей» и заранее получила инструкцию по поводу того, как ей следовало себя вести: по средам и пятницам обязательно поститься (католики это делали в субботу) и по возможности посещать православные храмы. Называть ее полагалось не иначе как «наияснейшая панна», на людях она должна была появляться только в сопровождении родственников, распускать волосы было запрещено, принимать пищу можно было только с самыми близкими родственниками, и при этом ей должны были прислуживать.
Вполне вероятно, что такие предписания не понравились Мнишекам, которые надеялись, что с их помощью в России будет принято католичество и все православные обряды отомрут сами собой. На пиру после обручения Марина стала вести себя по собственному усмотрению: пила и ела за общим столом, танцевала не только с королем, но и с отцом, с королевичем, с принцессой Анной и другими. Все это вызывало у Афанасия Власьева ужас. Когда же Марина пала к ногам Сигизмунда, благодаря его за оказанную милость, он едва скрыл свое возмущение. Даже в страшном сне русский вельможа не мог себе представить, чтобы московская царица валялась в ногах у польского правителя!
Конечно, обо всем увиденном Афанасий вряд ли стал бы рассказывать в России: для этого он был слишком опытным дипломатом. Но заставить молчать всю многочисленную свиту было задачей практически невыполнимой.
Так уже с самого начала Марина умудрилась произвести неблагоприятное впечатление на своих будущих подданных. Она, судя по всему, не стремилась осваиваться с новой для себя ролью московской царицы, легкомысленно рассчитывая на то, что сможет перестроить царский двор по своему желанию. В конце концов совершенные ею ошибки немало способствовали краху Лжедмитрия.
Даже не планируя в ближайшее время поездку к мужу, Марина с готовностью принимала от него дорогие подарки: ювелирные украшения, россыпи жемчуга, всевозможные безделушки, ценные ткани и прочее. Юрий складывал в свою казну золотые червонцы. Он полагал, что большего ему и желать нечего. Напрасно Афанасий Власьев пытался торопить царскую невесту и ее отца. Под разными предлогами они уверяли его, что поездка пока состояться не может: то следовало выполнить обязательства перед кредиторами, то участвовать в сейме, то присутствовать на королевской свадьбе. Даже компрометирующая «Дмитрия» связь с прекрасной царевной Ксенией стала одним из предлогов.
Идя навстречу пожеланиям тестя, самозванец отправил Ксению в монастырь на Север. Но и это не принесло желаемого результата — Мнишеки в путь по-прежнему не спешили.
Следует отметить, что Лжедмитрий не слишком горевал из-за того, что польская невеста к нему не ехала. Он удвоил денежное содержание всем дворянам, отменил некоторые торговые и судебные пошлины. Отныне всем русским людям разрешалось ездить по делам за границу. Был восстановлен указ о сыске беглых холопов и крестьян, который при Годунове не действовал. Тем не менее для простых людей он хотел оставаться мудрым и справедливым правителем, поэтому каждую среду и субботу на кремлевской площади принимал челобитные. По возможности старался быстро выполнять не слишком сложные просьбы.
Особенно любил лжецарь заседания Совета светских лиц. Там из-за множества бояр и окольничих решение дел превращалось в длительную говорильню. Вдоволь натешившись бессмысленной болтовней, самозванец прекращал ее и начинал блистать собственным красноречием. К удивлению окружающих, он довольно быстро схватывал суть дела и находил нужное решение, а потом насмехался над уважаемыми людьми за их «тугодумие».
Лжедмитрий обожал публично демонстрировать свою ловкость и отвагу. Он самостоятельно объезжал диких лошадей, вступал в рукопашную схватку с медведями, которых держали в клетках у дворца. Очень увлекался бешеной скачкой во время охоты на диких зверей. По его приказу своры огромных псов содержались на псарнях рядом с дворцом. Некоторых наиболее свирепых собак он лично обучал всяким трюкам.
Еще одним любимым занятием самозванца были потешные бои с молодыми дворянами. Для этого зимой на льду Москвы-реки возводили снежные крепости. В бесснежное время тренировки проходили у некой потешной крепостцы, сделанной из бревен и прозванной Адом. Она была сложена в виде сказочного чудовища. Вместо рта были проделаны амбразуры с пушками, в глазницы также были вставлены небольшие пушки. Когда около крепостцы собирались зеваки, по приказу Лжедмитрия пушкари начинали стрелять холостыми залпами, а потом выбегали, одетые во все черное, и поливали всех смолой. Эти забавы вызывали у самозванца и окружавших его молодых дворян неудержимое веселье.