— Государь утром обратится к жителям, — не слишком уверенно заметил один из гвардионцев.
— И они отсидятся, отмолчатся, — сердито бросил Две Мишени. — Та же история будет, что и во Пскове.
— Вас послушаешь, полковник, так нам и сражаться не за что! — возмутился капитан с перевязанным лбом.
— Есть за что, — хладнокровно парировал Аристов. — Народ сейчас в помрачении. В прельщении диавольском. Не ведает, что творит, и долг наш потому — его от этого прельщения излечить. А теперь, господа, прошу меня извинить…
Балтийцы отступили в западную часть городских предместий, за Николаевское кладбище и Яновский ручей. Стрельба стихла; добровольцы овладели вылетным ходом на Смоленск, а также на Ригу и Могилев. Кадетов-александровцев сменили: спешно оформленный 1-ый сводно-гвардейский батальон, объединивший всех, носивших знак лейб-гвардии.
Аристов с ног сбился, пока боевые роты Александровского корпуса не получили горячую пищу. Губернатор послал военные команды ко всем купцам первой гильдии, и содержатели трактиров срочно, как говорится, «метали на стол» всё, нашедшееся в погребах.
Постепенно в артиллерийских казармах стало тише. Горячка боя отступала, на её место приходила усталость. Кадеты валились спать, наскоро покрыв нары тощими соломенными матрасами; а полковник, заветив коптилку, сел составлять печальные списки — раненых, погибших и пропавших без вести. Последних не сыскалось; а вот погибшие были.
«…пал смертью храбрых», выводил карандаш в руке Аристова. Полагалось писать «волею Божию геройски пал в славной борьбе за Царя и Родину», но слова эти казались сейчас полковнику пустыми и напыщенными. Пал смертью храбрых, и это действительно было так.
Двое в первой роте. Столько же во второй. Дюжина раненых, по счастью, почти все легко, мальчишки вернутся в строй. Но четверо не встанут уже никогда. И хоронить их придётся уже завтра, наскоро; потому что Витебск не удержать, и дай Бог, чтобы свежие могилы эти не подверглись бы осквернению.
Утром объявили о новом государевом манифесте.
Объявили буднично, словно об изменении в расписании занятий.
Государь заявлял, что, поскольку Русская Армия с народом русским не воюет, имея долгом защиту Отечества от врага внешнего, то для подавления гибельной смуты учреждается армия Добровольческая. Вступить в неё мог всякий, кому дорога Отчизна, без различия сословий и прочего. Погоны в ней учреждались чёрно-красные: черный в знак презрения к смерти и красный — в знак крови, что готовы будут пролить её воины.
Всем губернаторам, всем гражданским и воинским начальникам предписывалось не исполнять указы т. н. «новой власти», арестовывать их представителей, действуя, если надо, силой оружия.
Губернаторам и командирам отдельных корпусов с дивизиями слался и особый приказ — не допуская «митингования», отводить верные части на юг, к Ростову, Елисаветинску, Новочеркасску, Екатеринодару. В случае «брожения» и невозможности справиться с большевицкой агитацией — открывать винные склады, отходя с теми, «в ком жива верность присяге». Увозить с собой боевое имущество, реквизировать запасы банкнот и золотых монет из банков.
Две Мишени только застонал про себя, услыхал об этом блистательном плане.
Можно было только догадываться, какие суммы навсегда испарятся безо всякого следа под этим предлогом.
Можно было только предполагать, сколько хороших, крепких, сколоченных частей будет распущено тем самым «открытием винных складов», сколько душ будет введено в соблазн; и, хотя Две Мишени знал — только на богатом Юге есть шанс зацепиться — всё в нём восставало против этого одномоментного отступления, обрушения всей России, и пред чем? — призраком, что так долго бродил по Европе, призраком коммунизма, призраком, чья власть привела известно к чему.
Он сам был за отступление, он, Генерального штаба полковник Константин Сергеевич Аристов, но не за такое. Не за обвал и не за бегство. Кто насоветовал государю подобное?
Эх, будь жив Петр Аркадьевич Столыпин, не допустил бы такого…
Но Столыпина настигла пуля эсеровского террориста, как и многих-многих других — министров, гласных, офицеров, ответственных чиновников, вплоть до просто прохожих.
«Значит, мы справимся сами».
Добровольцы оставляли Витебск.
Страна замирала, словно богатырь, получивший удар дубиной по шелому. Телеграф с утра приносил всё новые и новые подробности об успехах большевиков: Москва полностью в их руках, юнкера частично сдались, частично рассеялись, мелкими группами прорываясь из города; рабочие дружины перехватили все ведущие из Первопрестольной дороги, выбраться можно было разве что полями. Советы деловито захватывали власть в центре и на востоке страны, на Урале и в Поволжье, на Севере, объявили о «признании вековых устремлений украинского народа» и в Киеве, как из под земли, явилась некая «рада».