– Сопротивление им нарастает, – льстиво поддакнул штабной. – Так называемые «дроздовцы» пронесли огромные потери…
– Но и закрывать глаза мы на это не станем, – перебил Сиверс. – Товарищ Шульц, подготовьте соответствующие приказы начдивам десять и двенадцать. Пусть окажут помощь, нанесут контрудар и восстановят положение.
– Не просто восстановят, но и опрокинут врага!
– А вы, товарищ член военсовета фронта, не витайте в облаках, – резко возразил штабному Сиверс. – Опрокидывать будем по науке, резервами. Приказываю, товарищ Шульц, – передайте дивизиям контрудар нанести, после чего держать прочную оборону, положение восстановить, но преследованием не увлекаться, буде беляки вдруг ни с того ни с сего отступать начнут. Хватит с нас одного Антонова-Овсеенко и его Южармии…
Икорец они взяли. По захваченному целёхоньким мосту на станцию ворвался бронепоезд, прямой наводкой разнёс батарею красных, попытавшуюся было накрыть атакующих шрапнелями, а дальнейшее, как выражался Две Мишени, было «делом техники».
Где и при каких обстоятельствах он приобрёл привычку так выражаться, знали лишь Федя Солонов да Петя Ниткин. Ну, ещё Костя Нифонтов да Ирина Ивановна Шульц, но они не считались.
От Икорца шла торная дорога прямиком на Воронеж, туда сейчас сворачивала улагаевская конница, а вчерашним кадетам предстояло прикрыть её левый фланг от более чем вероятного контрудара красных.
Пленных было мало, по ночному времени многие успели разбежаться, попрятаться – и в самом Икорце, и в окрестностях.
– Значит, не всё так плохо, как казалось, а, Петь?
Петя вздохнул.
– Мы красных-то разогнали, но не уничтожили. А уничтожить можно только операциями на окружение.
Петя, как всегда, говорил умные и правильные слова, только вот они вечно навевали тоску. Поистине, во многой мудрости много печали…
– Этих смяли – а за ними следующая дивизия, а за ней ещё одна. Разбежавшихся соберут – и обратно на фронт. Ещё десять вёрст пройдём, ещё двадцать… Пусть даже сто. А потом?
Тут, конечно, надо было бы прикрикнуть на друга, мол, что за малодушие и пораженческие мысли, – однако Петя был прав. Да и говорил он это только и исключительно наедине с Фёдором.
Сейчас, после перехода и занятия без боя Лисок, они с Петей просто сидели на лавке; рядом, на станционных путях, дымил бронепоезд. И как всегда в невесёлую минуту (причины которой не понимал никто из друзей, кроме того же Пети да полковника Аристова), Фёдор полез за пазуху. Извлёк слегка помятый конверт, до сих пор пахнущий лёгкими, тонкими, ускользающими духами.
«Милый Ѳедоръ, что ни вечеръ, то жду вѣстей изъ Дѣйствующей арміи. Папа́ приносятъ цѣлую папку, онъ читаетъ всѣмъ намъ вслухъ. Всѣ герои, кто сражается сейчасъ за великую Россію, но я особенно жду упоминаній о вашей части. И ваши письма жду, онѣ меня неизмѣнно радуютъ. Жизнь наша здѣсь полна заботъ – мы съ мама́ и сестрами трудимся въ Елисаветинскомъ госпиталѣ. Раненыхъ и увѣчныхъ очень много, и я всякій разъ плачу, когда вижу, что помочь страдальцу уже ничѣмъ нельзя. Всякій день молимся за всѣхъ нашихъ воиновъ, а я тихо, про себя, еще молюсь за васъ. Твердо вѣрю, что побѣда придетъ, что Россія воскреснетъ, и это уже будетъ совсѣмъ иная, лучшая Россія. Мама часто разсуждаетъ, что сдѣлаетъ, когда вновь станетъ Супругой Наслѣдника Цесаревича, говоритъ о нашихъ съ сестрами замужествахъ, о королевскихъ дворахъ Европы, а я слушаю и думаю, что не хочу замужъ, и пусть бы лучше мы остались безъ трона, безъ короны, но жили бы въ своей странѣ и могли бы сами выбирать свою судьбу.
Молюсь за васъ, дорогой другъ Ѳедоръ.
Всегда ваша, Татіана».
Просто «Татиана», ничего больше.
Фёдор перечитал письмецо и вновь спрятал. На это письмо он уже отослал ответ, как раз перед прорывом через Икорец.
Нет, не мечтай, не мечтай, кадет. Ты же с Лизой, Лизой Корабельниковой, ты же…
Однако он ничего не слышал о Лизе уже много месяцев, как и об остальной своей семье. Всё равно он должен быть верен… рыцарь не оставляет прекрасную даму только потому, что не осведомлён о её судьбе…
Но с каждой неделей и с каждым новым письмом от великой княжны слова эти звучали всё менее убедительно, словно шорох ветра в весенней листве.
Друг Ниткин проницательно взглянул на приятеля, вздохнул. Петя не одобрял ни кобелячества Севки Воротников, ни охватывающей Фёдора мечтательности. Сам же Петя хранил поистине лебединую преданность Зине и отчего-то пребывал в твёрдой, абсолютной уверенности, что с нею (как и с Лизой) «всё будет хорошо». Почему так – объяснить он не мог, но и поколебать это его убеждение не мог никто и ничто.