1 По замечанию Я.Г. Солодкина, во «Временнике» Тимофеева «правда» - исполнение Божьих заповедей (Солодкин Я.Г. «Временник» Ивана Тимофеева... С. 125-126). Ср.: «Богословская мысль утверждала, что Христос - это Истина и Правда, Истина - в заповеди, Правда - в ее исполнении» (Юрганов A.Л. Категории... С. 54-55).2 См., например, грамоту митрополита Ростовского, Ярославского и Устюжского Филарета от 30 ноября 1606 г. // Памятники истории Смутного времени. С. 38. В «Новой повести о преславном Российском царстве» враги постоянно сравниваются со «змиями», причем в одном случае встречается тот же образ, что и у Палицына: «аки змий дыша или аки лев рыкая». Ср. также характерное сравнение Сигизмунда, осаждающего Смоленск, со Змеем, который готов «влететь» в Россию со всем своим «бесовским воинством»: «...и тогда нам будет от них конечная погибель, аще Господь Бог за великия грехи наша разгневается на нас и конечно захочет нас предати им» (Новая повесть... С. 166, 164).3 БЛДР. Т. 14. С. 546 (Хронограф 1617 г.). В подобном значении символ часто используется в древнерусской литературе, нередко в связи с эсхатологическими мотивами: «Ныне есть последнее время, и летом скончание приходит, и конец веку сему; бес же велми рыкает, хотя всех поглотити», - говорится, к примеру, в памятнике конца XV в. (цит. по: Юрганов А.Л. Категории... С. 321). Бесовское «левское рыканье», рыканье «левским образом» и т. п. - топос древнерусской книжности. См., например, в Житии Паисия Великого: Лённгрен Т.П. Соборник Нила Сорского. Ч. 1. М., 2000. С. 438.4 Амбивалентность употребления образа не уникальный феномен: в соответствии с известными трактовками сам лев - «неподобный» образ Христа, но также и антихриста. См., например, в «Слове благословенного Ипполита, папы Римского»: «Господу оубо и Спасу нашему сыну Божию, ради царскаго и славнаго львоу предпроповеданоу, тем же образом и сопротивника подобие льва пронарекоша Писание... лев Христос, лев же и антихрист» (цит. по: Соборник из 71 слова. М., 1647. Л. 126).5 Так, в «Книге Бесед» протопоп Аввакум пишет: «А праведник, уповая, яко лев рыкая, ходит, не имать попечения ни о чем, токмо о Христе» (ПЛДР. XVII в. Кн. 2. С. 423). Подобные сравнения повторяются в творениях протопопа (ПЛДР. XVII в. Кн. 1. М., 1988. С. 544. Ср.: Московская повесть о походе Ивана III Васильевича на Новгород // БЛДР. Т. 7. С. 298), однако и здесь это не единственное понимание образа - в послании Каптелине Аввакум использовал его в традиционном символическом значении: «...егда тя обыдут внутренний "скимни (львы. - Д. А.) рыкающе восхитити, и испросите у Бога пищу себе", еже есть бесове и лукавии помыслы...» (ПЛДР. XVII в. Кн. 1. С. 575).6 Освистывание и оплевывание дьявола упоминается в средневековых источниках как существовавшая экзорсистская практика (см.: Махов А.Е. Hostis Antiquus. С. 70).7 Примеры см.: ПЛДР. XVII в. Кн. 2. С. 412, 419, 424, 428-429 и др. «Плевок Аввакума... постоянное напоминание о нечистоте самого предмета разговора, - отмечал А.Л. Юрганов, - Аввакум постоянно плюется, без конца, когда стремится отделить свое благочестие от чего-то ложного, блядского» (Юрганов А.Л. Из истории табуированной лексики... С. 202).8 Поучение митрополита Фотия псковскому духовенству (23 сент. 1416 г.)//АИ. Т. 1. Стб. 46.9 См. Поучение блаженного архиепископа Евсевия, включенное в Измарагд (БЛДР. Т. 10. СПб., 2004. С. 110).10 Аввакум. Послания, челобитные, письма. С. 566.11 Из «Книги бесед» // ПЛДР. XVII в. Кн. 2. С. 411; ср.: С. 421.12 См. также: Плюханова М.Б. О национальных средствах самоопределения личности: самосакрализация, самосожжение, плавание на корабле // Из истории русской культуры. Т. 3. (ХVІІ-начало XVIII века). М., 2000. С. 409, 426-430. Примечательно в этом отношении замечание М.Б. Илюхановой о том, что «раскол был осуществлен... лицами,которые оказались совершенно лишены необходимого для исторической церковной жизни и традиционного в ней качества смирения» (Там же. С. 389).13 Дмитрий Ростовский. Розыск о раскольнической брынской вере. М., 1745. Ч. 3. Л. 33об.14 См.: Лопарев Х.М. Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей. Вновь найденный старообрядческий трактат против самосожжений 1691 г. (Памятники древней письменности. Т. 108). СПб., 1815.15 См.: Демкова Н.С. Сочинения Аввакума и публицистическая литература раннего старообрядчества. С. 139-155; Пигин А.В. Видения потустороннего мира в русской рукописной книжности. СПб., 2006. С. 225-227.16 См. также: Флоря Б.Н. К изучению образа поляка в памятниках Смутного времени // Русско-польские образы и стереотипы в литературе и культуре. М., 2002. С. 30. Ср. позицию русских книжников с близкими представлениями неизвестного православного автора из Речи Посполитой, оставившего приписки на полях Библии (Флоря Б.Н. Записки православного жителя Речи Посполитой о событиях Смуты в русском государстве // Белоруссия и Украина: История и культура. М., 2003. С. 282-288).
Эсхатологические топосы в описании казней
Принцип «Божьего батога» проходит через все начальные главы «Истории», причем с конца правления Годунова и вплоть до избрания Михаила Романова грехи, описываемые Палицыным, становятся все разнообразнее (страсть к наживе, помощь захватчикам-иноверцам и т. п.). Ни после гибели Бориса, ни после «злой смерти» Лжедмитрия общество не каялось и не молило Господа о прощении. И все же в шестой главе описания грехов меркнут по сравнению с рассказом о казнях.Вскоре после восшествия на престол второго избранного царя все от мала до велика испили «чашу ярости гнева Божиа»1 (Сказание, 126). Вторгнувшиеся враги разоряли храмы и глумились над святой церковной утварью, убивали людей, заставляли плясать и петь «старых и святолепных» мужей, есть скоромное монахинь, насиловали не только простых девушек, но и инокинь. Люди скрывались в лесах и погибали от голода, боясь показаться днем, так как на них охотились, как на зверей; уничтожались не только церкви, но и священники; тысячи православных умирали без покаяния, горы их трупов съедали звери и птицы, ночи освещались пожарами и т. п. Наконец, зло начали творить звери, уничтожая запасы еды, не поедая, но бессмысленно «рассыпая» их по полям. Рассказы о бедствиях в шестой главе содержат немало топосов, использовавшихся в древнерусской литературе для описания нашествия язычников. Прежде всего это относится к осквернению церковной утвари и убийству православных христиан всех возрастов: «непокаряющих же ся их злым советом по всей земли, всяк возраст и всяк чин, овех с башен высоких градных долу метаху... у инех же чадо восхитивше и пред очима родителей на огни пряжаху, инех же от сосцу и от пазуху материю отторгающе, о землю, и о пороги, и о камение, и о углы разбиваху» (Сказание, 123). «Разбивающие» младенцев враги - известный библейский мотив, встречающийся в описаниях нашествий (Ис. 13: 16. Л. 72об. Ср.: Ос. 14: 1). Продолжение рассказа также имеет топосную природу: «инех же (младенцев. - Д. А.) на копиа и на сабли взоткнувше пред родительми ношаху». В «Казанской истории» враги разбивают о камни младенцев «и на копиях прободающе их поднимаху»2. Язычники-казанцы оскверняют храмы, «святые образы секерами раскалающе, огню предаваху служебныя сосуды, из них же дома скверно пиюще и ядуще»; в описании Палицына поляки, в свою очередь, «святые иконы колюще и вариво и печиво строящее. Из сосудов же церковных ядаху и пияху» (Сказание, 124). Если казанцы «святыя образы и кресты преливаху серги и ожерелия украшахуся, а в ризах церковных себе ризы прешиваху»3, то поляки в «Истории» «святыя сосуды преливающе и разбивающе на свою потребу и на конскую. Воздухи же и пелены шитыя и низаныя драгиа тем покрываху кони своя» (Сказание, 124). Примечательно в то же время, что общие мотивы Палицын разрабатывает очень подробно: иноверцы творили блуд на иконах, препоясывались святыми поясами, святые хоругви использовали как свои скверные знамена, держали в храмах скот и кормили его из святой утвари, творили блуд с монахинями и т. д. Обширные рассказы о бедствиях не просто создают картину всеобъемлющего осквернения, но и наполняются при этом массой иных немаловажных элементов.Помимо топосных мест, характерных для повестей о нашествии иноплеменников, в описаниях бедствий у Палицына постоянно прослеживаются апокалиптические мотивы, восходящие к Писанию и разработанные в патристике. О бедах, происходивших после коронации Шуйского, говорится следующее: «И пременишеся тогда жилища человеческаа на зверскаа . И зверии и птица малыя в главах и в чревех и в трупех человеческих гнезда соделашя: горы бо могил тогда явишася . И крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя и в чащи темных лесов... плащющеся к содетелю, дабы нощь сих постигла и поне мало бы отдохнули на су се. Но ни нощь ни день бегающим не бе покоя ни места к сокрытию»; «Попусти же Господь наш и Бог праведный гнев свой на нас: не токмо злых сих врагов, но и зверие пакости деяху»; «звери убо со птицы плоть человеческую ядуще, человецы же з бесы и душя и телеса погубляху» (Сказание, 122). Многие элементы соотносятся здесь с известными эсхатологическими мотивами. В «Слове об Антихристе» Ефрема Сирина рассказывается, что перед концом света множество непогребенных тел будет лежать на дорогах, а люди тщетно начнут искать спасения и убежища, «заоутра оубо съ болезнию и воздыханием к себе глаголют, когда вечер боудет, да покой оулучим; пришедшу же вечеру, со слезами горкими глаголют к себе, когда освенет, да належащия скорби избежим, и несть камо оубежати, или оутаитися от скорби тоя, смутят бо ся всяческая, море и соуша». «Смятение» придет людям на земле, «зверие бо и гади плотоядцы изыдут и обретаются в нощи и во дни»; трупы будут на путях и в храмах4. Те же мотивы встречаются в «Сказании о скончании мира и об антихристе». Помимо прочего в нем использован образ из 78-го псалма: запустение церквей, когда угаснет служба, и храмы «яко овощное хранилище боудут»5; в «Истории», в свою очередь, говорится: «...тогда убо во святых церквах скот свой затворяху и псов во олтарех питаху» (Сказание, 121).Топосные мотивы подобных описаний распространены в средневековой книжности, тем не менее апокалиптические образы занимают особое место в памятниках Смутного времени, для которого характерно нарастание эсхатологических ожиданий: на период 1591-1618 гг. зафиксировано более 80 сообщений о знамениях, причем, как отмечает Б.В. Кузнецов, впервые в русской истории они начинают носить отчетливо апокалиптический характер6.В «Истории» Палицына эсхатологические мотивы впервые возникают в описаниях Лжедмитрия и в менее явной форме присутствуют в рассказе о «казнях» заключительного этапа Смуты. Отметим, однако, что в данном случае говорить приходится о непрямом цитировании или феномене суггестии, всегда являющемся проблемной исследовательской областью; можно лишь утверждать, что предполагаемые аллюзии, какой бы ни была их природа, не противоречат объяснительной системе книжника, но особым образом дополняют ее.
1 Ср. грамоты, рассылавшиеся из Троице-Сергиева монастыря Авраамием Палицыным и Дионисием Зобниновским (ААЭ. Т. 2. С. 341-343).2 Казанская история. С. 76.3 Там же.4 Ефрем Сирин, авва Дорофей. Поучения. Л. 302-302об.5 Соборник из 71 слова. Л. 133. Ср.: Пс. 78: 2-3.6 Кузнецов Б.В. События Смуты в массовых представлениях современников. С. 8-9.
Завершение Смуты в "Истории"
«История, како грех ради наших...» в авторской композиции продолжается подробным Сказанием об осаде Троицкого монастыря. Анализ этого произведения увел бы нас несколько в сторону от темы работы, поэтому обратимся к последним главам «Истории», посвященным концу «смущения».Рассказ о завершении Смуты (неудача посольства, создание двух ополчений, освобождение Москвы и избрание Романова) обладает одной интересной особенностью: активным персонажем этой истории становится сам Троицкий келарь, «старец Аврамий». Повествуя от третьего лица (но закончив сочинение указанием его автора), Палицын представляет себя организатором и вдохновителем всех ключевых событий, положивших конец «смущению». Не упоминая о своем участии в посольстве, «старец Аврамий» «переносится» в Лавру из Москвы и начинает рассылать по городам грамоты, объединившие людей в ополчения; впоследствии он понуждает медлящего Пожарского двинуться из Ярославля на столицу, затем уговаривает казаков не уходить и продолжать бой, в результате чего Москва оказывается освобождена. Наконец, костромское посольство, призванное умолить Михаила Федоровича взойти на престол, стало успешным благодаря речам архиепископа и «келаря Аврамия», убедившим инокиню Марфу благословить сына на царство (Сказание, 221-225, 235). Примечательно, что в описании взятия Китай-города 22 октября подчеркивается, что произошло оно «на память иже во святых отца нашего Аверкиа, епископа Иерапольскаго по словеси святаго Сергия чюдотворца» (Аверкий - мирское имя Палицына до пострига; 22 октября празднуется память многих святых первых веков христианства. См.: Сказание, 228)1. Келарь, очевидно, стремился войти в историю не только как автор сочинения о Смуте, но и как один из активнейших персонажей героической эпохи.Конец Смуты знаменуется в «Истории», как и в иных публицистических сочинениях первой четверти XVII в., избранием на престол Романова, причем призыв к спасительному покаянию, завершивший «Историю, како грех ради наших...», обретает прямое продолжение в заключительных главах памятника. Палицын рассказывает, что участники Земского собора постились три дня, а избранию Михаила предшествовало долгожданное всенародное покаяние: в 1613 г. совершилось то, что единственно способно было остановить череду бедствий и вернуть милость Господа людям. Вслед за покаянием стране был послан истинный государь: «благой совет» людей об избрании Романова воплощен в жизнь Богом («...но и сие всем известно бысть, яко не от человек, но воистинну от Бога избран великий сей царь и государь»); в результате всем бедам приходит «утешение» (Сказание, 231, 237). После такого события «смута», важнейшая составляющая которой - казни, посылаемые свыше нераскаявшимся грешникам, становится невозможной: прегрешения общества искупаются, и Господь вновь покровительствует народу. Истинная власть возвращается в государство: «...и седе Богом дарованный благоверный и благородный, прежде рождениа его от Бога избранный и из чрева матерняя помазанный великий государь царь и великий князь Михаил Федоровичь всея великиа Росиа самодержец на своем на царьском столе Московского государьства, восприим скипетр Росийскиа державы многых государьств» (Сказание, 238). Книжник специально молит читателей «не зазреть» словам об избранничестве Михаила прежде рождения, так как речь идет об избрании от Бога. Рассказы о знаках, указавших на будущее ребенка в то время, когда он находился в утробе матери или пребывал в малолетстве, хорошо известны в агиографии. Палицын не пишет о подобных знамениях, однако видит доказательство своей идеи в опалах, наложенных Годуновым на Шуйских и Романовых: волхвы предсказали нечестивому царю будущее, предопределенное Всевышним (идея будет развита в сочинениях второй половины XVII в.2).