После свержения «сына Грозного» в 1606 г. прежняя борьба разгорелась с новой силой. В массе правительственных грамот (известительной от июня 1606 г. и др.) вновь описывалась история бегства Отрепьева из России в Польшу, а кроме того, приводились новые документы, относившиеся к периоду царствования самозванца и свидетельствовавшие о его намерениях привести Россию в католичество, перебить бояр, отдать земли во владение Марине Мнишек и т. п. (использовалась переписка Отрепьева, показания Бучинских и другие документы). По городам было разослано отречение Марии Нагой от «сына», признанного ею из страха. Мощи Димитрия Углицкого перенесли в столицу, а Церковь канонизировала царевича как страстотерпца — версия самоубийства оказалась отметена, убийцей наследника был признан Борис. С 1606 г. поддержка любого «Дмитрия» оказывалась равносильной отвержению Церкви. В то же время власть «цареубийцы»-Бориса была представлена законной: мощи Годуновых перенесли при Шуйском в Троице-Сергиеву лавру, и семью начали поминать в числе погибших правителей[249]. В Москве людям было даровано прощение за нарушение присяги и убийство Годуновых. Этот акт приобрел форму церковного покаяния: разрешительная грамота Иова начала 1607 г. стала ответом на покаянную челобитную от народа и была подписана после поста и совместного служения двух патриархов[250]. В свою очередь, тушинский лагерь второго самозванца решил возникшую проблему «назначением» собственного патриарха (им стал, как известно, постриженный Годуновым Филарет (Федор) Романов) и созданием «альтернативной» Церкви, поддерживавшей «истинного» государя. Из лагеря второго самозванца расходились грамоты, повторявшие аргументацию первого[251].
С 1604 г. миф о спасшемся правителе стал весьма популярным и действенным оружием. Династический кризис породил эпидемию самозванничества, не ограничившуюся Смутным временем, но постоянно вспыхивавшую на протяжении трех будущих столетий. Легенда о «спасенном царе» могла использоваться при этом в рамках межгосударственных отношений. Поддержавший первого самозванца Сигизмунд III Ваза уже вскоре после коронации Лжедмитрия пытался сдержать амбиции московского «императора» известием о том, что Борис Годунов не был убит: узнав об опасности от волхвов, он в тайне инсценировал свою смерть и, положив в гроб тело другого человека, бежал в Англию[252].
Рассматриваемые нами источники в окончательном виде сложились после смерти Лжедмитриев I и II, однако описание происходившего в 1604–1606 гг. по остроте и силе убеждения не уступает здесь документам предшествующих лет. Примечательно в то же время, что образ самозванца существенно отличается в поздних текстах от образа, созданного в грамотах 1604–1606 гг.
Обличения Отрепьева получили интересное развитие в начале XVII в. На первом этапе, в период борьбы Лжедмитрия за престол, его представляли как вора и еретика, расстригу и чернокнижника[253]; после свержения ложного наследника обличительная аргументация оказалась развернута за счет документов периода его царствования, рассказов о замыслах против Церкви и москвичей, отречения Марии Нагой и т. д. Наконец, на «третьем» этапе авторы публицистических памятников представили новое глубокое осмысление царствования самозванца. Сказанное в полной мере относится к «Истории» Палицына, где содержится интересное объяснение событий, связанных с правлением Отрепьева. Характерно, что аргументация келаря вобрала в себя основные идеи, проводившиеся в 1604–1605 и в 1606 гг., однако эти мысли воплотились в совершенно новую форму, объединившись с иными, не менее важными мифологемами средневековой Руси.
Споры о титулах в объяснениях книжников
Переходя к описаниям Лжедмитрия, Палицын утверждает, что новый правитель, как и Годунов, был одержим некой гордостью[254]. Намерения и замыслы самозванца получают название велихвальной гордыни (Сказание, 110).
253
Обвинения в чернокнижничестве сохранились и в некоторых более поздних источниках. Ср., например, рассказ о бегстве Отрепьева из-под стражи в «Истории о первом патриархе Иове»: «чародей» и «волхв» «воочию» исчез от охранников (РИБ. Т. 13. Стб. 933).
254
Так, замыслы Лжедмитрия Палицын называет «гордых смысл» подобно тому, как назывались ранее замыслы Годунова (Сказание, 114).