И треклятый Гришка Отрепьев еще более страхом и великим трепетом был объят и, потеряв всякую надежду, начал помышлять о побеге в Литву. А царь Борис наполнился ярости и гнева на жителей Комарицкой волости и повелел ее великим пленом пленить и опустошить до конца за то, что предались и служат Расстриге, и всех православных христиан от мала и до велика посечь мечом, а иных мучить различными муками, что и было исполнено. И кто, даже имея камень вместо сердца, не заплакал и не застонал о том, как завоеваны были православные христиане Комарицкой волости царем Борисом? И поганые иноплеменные народы не могут сделать того, что сделал царь Борис, изливая свой гнев и ярость, многими мучениями без пощады мучал и убивал не только мужей, но и жен, и невинных младенцев, сосущих молоко, и побил всех множество — от человека и до скота. И их имущество было разграблено, и дома их были разорены и сожжены огнем, все обращено в пепел, так что небывалое злое его пленение и описать невозможно.
А когда Гришка Расстрига захотел бежать в Литву, все горожане и все люди, покорившиеся ему, начали его молить со слезами и просить его: «О, великий государь! Ты собираешься обратно идти в Литву, а на кого нас оставляешь? Или предаешь нас в руки изменнику своему Борису, чтобы он нас также пленил, как и комаринских жителей, и лютыми и горькими муками нас замучил? Лучше сам прикажи отрубить наши головы, но не предавай нас живыми в руки Бориса. О, нас постигла великая беда! От одного берега отплыли, а другого берега не достигли и стоим теперь посреди морской пучины. Совсем погибаем: от Бориса отступились, а за тобой не удержались, не знаем, что делать. У нас только один путь к спасению: не отпускать тебя, да бить челом Борису и твоей головой заплатить за нашу вину». А Гришка ответил им: «Войска нынче у меня нет, видите,— все разбито, едва сам убежал, и вся моя казна истощилась. Я вовсе не думаю о том, чтобы бежать и покинуть свою отчину, но хочу идти в Литву за казной и войском, чтобы с большей силой биться за православные государства своей отчины». А они ему говорили: «Возьми, государь, все, что мы имеем, а после мы все пойдем с тобой, да все погибнем или получим от тебя жизнь и честь». И понесли ему все серебро, кто сколько имел: кто тысячу рублей, а кто сто, кто больше, а кто меньше. И Гришка при помощи того серебра едва удержался; явился по собственной воле, а теперь уже и неволей был принужден остаться, потому что его новые подданные не хотели живыми с ним расставаться. И вновь Гришка засел в Путивле и начал собирать войско, откуда сколько смог. И царь Борис немало этому радовался.
А в городе Кромы засел того же еретического войска казачий атаман Гришка Корела с казаками и с кромлянами. И царь Борис посылает в Кромы своих воевод, боярина Федора Ивановича Шереметева, с большим войском. И они, подступив к городу, крепость осадили и стали штурмовать стены, но защитники города много войска побили и немало пролили христианской крови. И царь Борис еще прислал воевод — князя Федора Ивановича Мстиславского да князя Дмитрия Ивановича Шуйского с большим войском, чтобы скорее взять город. И воеводы собирали войска и храбро и мужественно наступали на крепость, били из пушек по острогу и по городу и всякие стенобитные хитрости использовали и острог и город разбили до основания. Но те казаки, зломысленные и коварные, не боящиеся смерти и непокорные и ко всяким лишениям терпеливые, отсиживались в норах земных и вели бои с осаждавшими из-под земли, да устраивали вылазки из города. И так, не сумев взять города, московские воеводы стояли под Кромами до весны. И тогда много людей в войске умерло от зимней стужи, так как время было очень студеное и стояли страшные морозы.
А царь Борис в Московском государстве и в иных государствах и градах Российской державы велел убеждать людей святейшему патриарху Иову и благородному боярину и воеводе князю Василию Ивановичу Шуйскому, ибо их блаженной памяти царь и великий князь Федор Иванович всея Руси посылал осмотреть и предать земле тело убитого благоверного царевича князя Дмитрия Ивановича, своего брата. И повелел им во весь голос проповедовать при стечении множества людей Московского государства, говоря так: «О, всенародное множество! Не сомневайтесь и не верьте слухам, ибо истинно царевич Дмитрий был убит, я его своими глазами видел и даже погребал его в городе Угличе в церкви боголепного Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и вы за него помолитесь. А идет на нас расстрига Гришка Отрепьев, называясь его царевичевым именем, и вы его проклинайте». А по государствам и градам посылали грамоты. Но люди никому не верили — ни святейшему патриарху, ни князю Василию Ивановичу Шуйскому, и так говорили друг другу: «Это-де по приказу Бориса и боясь его так говорят».
И приказал царь Борис в соборной церкви громогласно читать вечную память благоверному царевичу и великому князю Дмитрию Ивановичу, а расстригу Гришку Отрепьева, идущего на Московское государство, проклинать; так же приказал поступать и по государствам великой России. Но ничего этим не добился, а люди во всем Российском государстве еще больше в сердцах своих негодовали и гневались на него, говоря: «Если не это, что еще остается говорить Борису? Если он не так станет говорить, то ему придется от Русского царства отказываться, да и жизнью своей рисковать». И так друг друга поддерживали.
Другие же иное говорили, будто истинно царь Борис и до сего дня считает царевича убитым, да не знает того, что вместо него был убит другой: задолго узнав злой помысел Бориса против царевича, что хочет тайно убить его неизвестно где и в какое время, мать царевича иного ребенка кормила вместо царевича, а сам царевич был отослан к верным людям на соблюдение, и Бог его так уберег от убийства и погубления Борисова, и ныне он возмужал и идет на свой прародительский престол. И желая его прихода в Москву, когда узнают о его победе над московскими войсками Бориса, то радуются, когда же узнают, что московские войска одержали победу над идущим к Москве ожидаемым Дмитрием, то ходят в скорби, понурив головы. А царю Борису клеветники шептали о тех, кто говорил, что идет Дмитрий, а не расстрига, да будто он и подлинного расстригу везет с собой и показывает его, чтобы не сомневались люди. И за такие их слова царь Борис повелел вырезать языки, а иных предавать смерти многими разными муками, но никак не мог помешать народу вести эти разговоры и надеяться.
И услышал Борис, что его воеводы ни одного города ему не возвратили, но еще больше городов от него отпадают и Гришке присягают, сам же Гришка стоит в Путивле, великое войско собирает из Литвы и из иных государств, наполнясь яростью и дыша гневом, как неутолимая ехидна, похваляется и хочет прийти на царя Бориса, но не как на царя, а как на слугу. А царь Борис, видя неверность всех людей, что готовы служить приближающемуся самозваному царевичу Дмитрию и ждут его, находился в великом сомнении, размышляя, что делать, если самозванец и вправду окажется не расстригой, а царевичем Дмитрием. И вовсе отчаялся спасти свою жизнь и упоил себя смертоносным зельем и постригся в иноческий чин и в иноках наречен был Боголепом. И вскоре от лютой отравы скончался горькой и насильственной смертью, так что и вид его изменился от судорог, и все тело как уголь почернело, да и описать невозможно, каким он стал от лютого зелья. И повелел похоронить себя в соборной церкви Архангела Михаила с прочими царями, здесь погребенными. Скончался же в 113 [1605] году, месяца апреля в 13 день, а после него осталась жена его царица Мария, да сын его Федор, да дочь его девица Ксения, царем же пробыл 7 лет и пять недель.