Политические настроения в стране были достаточно сложными. Даже те социальные прослойки и группы, которые ранее выступали на стороне Лжедмитрия, все больше обнаруживали свою ненадежность. Весной 1605 г. яицкие казаки отправились в разбойный поход в Среднюю Азию, не откликнувшись на призыв царя оказать ему помощь. Менее чем через год вольные казаки на Тереке «стали думать всем войском, чтобы идти на Куру-реку, на море (Каспийское. — Р. С.) громить турских людей на судах…».{17} После долгих обсуждений казаки отказались от планов похода на Каспий и собрались искать царское жалованье в Москве. Несколько старых казаков, среди которых был атаман Федор Бодырин, на тайном совещании решили выдвинуть из казачьей среды своего «царевича», выдав его за сына царя Федора и Ирины Годуновой. Первоначально их выбор пал на молодого казака Митьку, сына астраханского стрельца. Но Митька отговорился тем, что никогда не бывал в Москве. Тогда казаки назвали царевичем молодого казака Илейку Иванова, сына Коровина из Мурома, которому довелось побывать в русской столице. Отцом Илейки был посадский человек Иван Коровин. Мать Ульяна прижила Илейку «без венца», и как незаконнорожденному ему пришлось познать в жизни унижения и нужду. Несколько лет Илейка нанимался в работники на суда, плававшие по Волге, потом подрядился на струг к воеводе С. Кузьмину и с ним ушел на Терек. Поступив в стрельцы, Илейка летом 1604 г. ходил с воеводой Бутурлиным на Кавказ «в шевкальский поход в Тарки». Поход завершился истреблением рати Бутурлина, и, оставшись без средств, Илейка Муромец по возвращении из похода дал на себя кабалу и поступил в холопы — «приказался во двор Григорию Елагину». В холопах он пробыл зиму, а потом сбежал под Астрахань, где его «взяли казаки донские и волжские». Давая показания перед царскими судьями в 1607 г., Илейка старался смягчить свои провинности. По этой причине он не упомянул о том, что взявшие его в свое войско казаки осаждали Астрахань, выступая на стороне Лжедмитрия I. О зимней осаде Астрахани сообщает И. Масса. Осада продолжалась и весною. Не позднее мая 1605 г. астраханский воевода известил терских воевод, «что у них в Астрахани от воров от казаков стала смута великая».{18}
Снарядив струги, атаман Бодырин с «царевичем Петром» пришел с Терека в устье Волги и двинулся к Царицыну. «Царевичу» не приходилось заботиться о пополнении своих сил. «Черный» народ толпами стекался к нему со всех сторон. Повстанцы заняли три волжских городка, захватив там пушки. Они упорно продвигались вверх по Волге на север, громя по пути купеческие караваны. Вскоре под знаменем «Петра» собралось до 4 тыс. человек.
Повстанцы отправили гонцов в Москву с письмом к «Дмитрию». В летописи поздней редакции содержится малодостоверное известие о том, что «Петрушка» «писал ростриге, претя ему нашествием своим ратию, да не медля снидет с царского престола».{19} На самом деле, как справедливо отметил В. И. Корецкий, переписка повстанцев с Лжедмитрием носила в целом дружественный характер.
Отношение знати и царя к восставшим было неодинаковым. Казаки были настроены против поэтому он рассчитывал использовать восстание в Поволжье для расправы со своими политическими противниками. В конце апреля 1606 г. он послал к «Петру» доверенного дворянина Третьяка Юрлова с письмом. По словам С. Немоевского, «Дмитрий» определенно признал самозванного Петра своим племянником и пригласил его в Москву, обещая предоставить владения. Скорее всего, пишет Немоевский, Лжедмитрий хотел заполучить нового самозванца, опасаясь от него затруднений, а может быть, царь намерен был хорошо обойтись с ним. Я. Маржарет излагает содержание письма несколько иначе. По его словам, «Дмитрий» с некоторой уклончивостью писал казацкому «царевичу», что если он сын его брата Федора, то пусть будет желанным гостем; если же он не истинный, то пусть удалится прочь. К грамоте прилагалась подорожная, предписывающая выдавать «царевичу Петру» корм на всем пути в Москву. Сам «Петр» изложил суть царского обращения к нему следующим образом: «Из-под Астрахани казаки пошли вверх Волгою к Гришке ростриге [ко] двору и дошли до Самары, и тут, де, их встретили от ростриги под Самарою с грамотою, и Третьяк Юрлов велел им идти к Москве наспех».{20}
«лихих бояр», из-за которых они лишились царского жалованья. Знать имела все основания опасаться появления казаков в столице. Отрепьев получил трон благодаря поддержке повстанческих сил,
Неверно было бы заключить, что вольные казаки и приставшая к ним чернь изверились в Лжедмитрии к концу его недолгого правления. Повстанцы рассчитывали найти общий язык с московским царем, даже после того как выдвинули из своей среды нового самозванца. Но они готовы были посчитаться с «лихими боярами». Последнее обстоятельство дало повод московским властям обвинить Лжедмитрия (после его смерти) в том, что тот «сам вызвал человека», который «со множеством казаков явился на Волге» и в крайней нужде мог оказать ему помощь.
Восстание на Волге показало, сколь неопределенными и изменчивыми были настроения низов. Идея «доброго царя» не утратила власти над умами, однако ее персонификация могла измениться в любой момент.
Прибытие Мнишека с воинством в Москву ободрило Лжедмитрия. Но успех был связан с такими политическими издержками, которые далеко перекрыли все ожидавшиеся выгоды. Брак Отрепьева с Мариной, заключенный вопреки воле Боярской думы и духовенства, окончательно осложнил ситуацию.
После 12 мая 1606 г. положение в столице стало критическим. По словам К- Буссова, с этого дня в народе открыто стали говорить, что царь поганый, что он некрещеный иноземец, не праздновал святого Николая, не усерден в посещении церкви, ест нечистую пищу, оскверняет московские святыни. Как утверждает И. Масса, в ночь на 15 мая несколько тысяч стояли под оружием, готовясь осуществить за-задуманный план переворота, но, узнав, что заговор открыт, они устрашились, притихли и спрятали оружие.{21}
Приведенное свидетельство не заслуживает доверия. Заговор, организованный боярской верхушкой, носил строго конспиративный характер, и число его участников было невелико. Не могло быть и речи о тысячах вооруженных людей, якобы собранных заговорщиками под свои знамена за несколько дней до переворота. Иезуиты, находившиеся в Москве в те дни, с полным основанием утверждали, что Шуйские привлекли на свою сторону бояр, но «между народом имели очень мало соучастников». Назревавшее в столице народное восстание не угрожало непосредственно власти Лжедмитрия, поскольку возмущение и гнев москвичей вызывал не сам царь, а иноземное наемное воинство. Цели народа и бояр, планировавших убийство самозванца, явно не совпадали. Тем не менее бояре рассчитывали в нужный момент использовать выступления посадских людей.
Первые крупные волнения в Москве произошли 14 мая. В тот день вечером гайдук Вишневецкого избил посадского человека и скрылся за воротами. Народ осадил двор и потребовал от Вишневецкого выдачи виновного. К ночи подле двора собралось до 4 тыс. человек. Посадские грозили разнести хоромы в щепы. Всю ночь возбужденные толпы москвичей заполняли площади и улицы столицы.
Не сомневаясь в преданности народа, самозванец тем не менее принял необходимые военные меры: удвоил караулы в Кремле и поднял по тревоге несколько тысяч стрельцов. Польские роты бодрствовали всю ночь, не выпуская из рук оружия. Время от времени они палили в воздух, надеясь этим устрашить москвичей и удержать их от выступления.