Боярам была отведена незавидная роль. Они должны были отвлечь внимание патриотов. Пока Мстиславский вел переговоры с народом, отряды немцев-наемников, продвигаясь по льду Москвы-реки, зашли в тыл стрельцам, оборонявшим Чертолье, и зажгли кварталы, примыкавшие к баррикадам. Отрезанные от своих стеной огня, стрельцы бились с немцами насмерть, однако удержать позиции им не удалось.
Следуя совету бояр, Гонсевский приказал солдатам запалить Замоскворечье. Близился полдень, когда дозорные заметили с колокольни Ивана Великого конницу, подходившую к городу с запада. Полк Струся не смог пробиться в Москву: москвичи захлопнули ворота Деревянного города перед самым носом у гусар. На выручку Струсю пришли факельщики Гонсевского. С помощью изменников они скрытно пробрались к стенам Деревянного города и зажгли их изнутри. Бревенчатый частокол запылал в нескольких местах. Со стен огонь перекинулся на прилегавшие кварталы Земляного города. Полк Струся получил возможность прорваться в центр города и соединиться с силами Гонсевского.
В первый день восстания пожар испепелил лишь небольшую часть города. На другой день погода выдалась ветреная, что облегчило поджигателям их дело. «Никому из нас, — писал в дневнике один поручик, — не удалось в тот день подраться с неприятелем; пламя пожирало дома один за другим, раздуваемое жестоким ветром, оно гнало русских, а мы потихоньку подвигались за ними, беспрестанно усиливая огонь, и только вечером возвратились в Кремль».
Отступая перед огненной стихией, отряды ополчения вместе с населением ушли из Замоскворечья. Не опасаясь более удара с юга, Гонсевский возобновил попытку разгромить силы повстанцев в Белом городе. На Кулишках его солдаты быстро продвинулись вперед. Но на Сретенке интервентам преподали жестокий урок.
С утра москвичи успели выстроить на Сретенке подле Введенской церкви укрепленный острожек. Пожарский искусно руководил его обороной в течение дня. Наличие очага сопротивления в Белом городе обеспокоило польское командование, и оно направило сюда подкрепления из других кварталов города. Силы оказались неравными. Наемники ворвались внутрь острожка. Большинство его защитников погибло. Под ударами вражеских сабель упал на землю князь Пожарский. Едва живого воеводу вынесли с поля боя, уложили на дно возка и увезли в безопасное место. Оттуда князя Дмитрия переправили в Троице-Сергиев монастырь под защиту крепких монастырских стен.
Москва горела несколько дней. Ночью в Кремле было светло как днем. Посад пылал на огромном пространстве, куда доставал взгляд. Вид гибнущего города напоминал современникам геенну огненную. С треском валились наземь здания, и к небу вздымались огненные смерчи. На четвертый день невредимой осталась примерно треть города. Гонсевский получил известие о появлении сил ополчения на владимирской дороге. Опасаясь, что сопротивление москвичей возобновится, он выслал из Кремля новые команды поджигателей. Интервенты принялись жечь восточные кварталы города, чтобы помешать ополчению утвердиться там.
Земская армия вступила в предместья столицы после полудня 21 марта. Впереди следовал атаман Просовецкий с казаками. За ним шли полки Измайлова, Мосальского и Репнина. Ожидая подхода главных сил ополчения с юга, Измайлов с товарищами решили закрепиться в семи верстах от восточных ворот столицы, занятых интервентами. Ополченцы стали поспешно строить здесь укрепления. Но не успели довершить начатое дело.
Ляпунову не удалось организовать одновременное наступление на Москву, и Гонсевский умело использовал разобщенность русских. Он направил против Измайлова почти все наличные силы. Отряды владимирцев, нижегородцев и муромцев отличались немногочисленностью. Предоставленные самим себе, они не смогли противостоять превосходящим силам противника.
При поддержке полка Струся иноземные роты обратили в бегство дворянскую конницу и захватили недостроенный острожек. Небольшой отряд ополченцев с боем отступил к церкви, одиноко стоявшей в поле за острожком. На помощь ему спешили повстанцы — «пешая Москва». Бой разгорелся с новой силой. Затворившись в церкви, ратники и москвичи отбивались от врага, пока не были истреблены все до одного. В руки врага попали знамена ополчения, пушки и обоз. Гонсевский сетовал на то, что ночь помешала его ротам довершить разгром русских. Кавалеристы ссылались на глубокий снег. На самом деле наемники постарались возможно скорее закончить бой и вернуться под защиту крепостных стен, потому что восстание в Москве могло возобновиться в любой момент.
Гонсевский использовал случай, чтобы отделаться от неугодных ему лиц. Боярин Андрей Голицын, находившийся под домашним арестом, был жестоко убит. Патриарха Гермогена бросили в темницу. Гонсевский не прочь был расправиться и с ним. Но влиятельные члены Семибоярщины настояли на том, чтобы перевести узника на подворье Кирилло-Белозерского монастыря в Кремле. Там его сторожили польские приставы. Патриарха можно было низложить лишь после соборного суда над ним. Бояре не имели ни времени, ни охоты устраивать публичное разбирательство. Они ограничились тем, что отняли у Гермогена возможность какой бы то ни было деятельности, не снимая с него сана. Управление делами церкви дума передала греку Арсению, носившему архиепископский сан, но не имевшему архиепископства.
Жестокость завоевателей принесла гибель многим тысячам мирных жителей. Судьба не пощадила и горожан, оставшихся в стороне от освободительной борьбы Многие из них лишились имущества, а некоторые и жизни. Наемники врывались в богатые дома и забирали все, что попадалось под руку. Сопротивлявшихся побивали на месте.
Резня, учиненная в Китай-городе, прекратилась, как только наемники получили отпор в Белом городе. Московский летописец засвидетельствовал, что иноплеменные «всех людей (русских. — Р. С.) побиша в Кремле да в Китае», а «в Белом городе мало людей побита».
Солдаты жадно взирали на богатства «царствующего града», который они рассматривали как свою законную добычу. Они лишь ждали случая, чтобы заняться грабежом. В первый же день восстания они разгромили сотни лавок и мастерских в Китай-городе. Ландскнехт Конрад Буссов, находившийся в Москве, не без хвастовства заметил, что солдаты захватили в тот вечер «огромную и превосходную добычу золотом, серебром, драгоценными каменьями».
Обширный город за два-три дня превратился в груду развалин и пепла. Бесконечный ряд обгорелых печных труб обозначал места, где еще вчера располагались человеческие жилища. Тысячи москвичей, лишившись крова и имущества, разошлись во все стороны.
Прошло несколько дней, и в обширном городе, покинутом населением, началась подлинная вакханалия грабежей. Никакая сила не могла удержать наемников в их казармах. С утра они отправлялись за добычей и к вечеру возвращались с мешками награбленного. На пожарище они разрывали подвалы в поисках спрятанного добра и винных погребов. Захваченное имущество распродавалось в полковых манежах. В храме Василия Блаженного и других церквах мародеры забрали всю золотую и серебряную утварь, сорвали оклады с икон, разломали раки чудотворцев. Не довольствуясь Белым городом, шайки мародеров в ночное время принялись грабить Кремль. Караулам пришлось применить оружие, чтобы унять их.
При поддержке наемных войск боярское правительство удержало Москву. Но народ окончательно отвернулся от «латинского» царя Владислава и присягнувшей ему столичной знати.
Глава 2
ПОДМОСКОВНЫЙ ТАБОР
Март был на исходе, но по дорогам Подмосковья крестьяне еще продолжали ездить на санях.
По последнему зимнему пути шли к Москве земские отряды. Не позднее 23 марта в предместья Москвы прибыл Прокофий Ляпунов с рязанцами. Заруцкий с казаками и Трубецкой со служилыми людьми запоздали, но ненадолго. Их задержало то, что на недалеком расстоянии от Калуги стоял Ян Сапега. Наемное войско хорошо отдохнуло на зимних квартирах и завершило приготовления к летней кампании. Сапежинцы предлагали союз ополчению, но требовали непомерное вознаграждение. Заруцкий достаточно хорошо знал истинную цену новому союзнику. Сапега мог в любой момент нанести удар по калужскому лагерю с тыла.