Торжество опьяняло его; оно слишком легко досталось. Ведь он вступил в Москву, не пролив капли крови! Восторжествовав над попытками обличений, одно его имя открыло ему все двери и все сердца. У него было в руках средство еще более блестяще укрепить свои права. Ожидался приезд его матери. Он выбрал одного из Шуйских, Михаила Васильевича из линии Скопиных, чтобы извлечь заключенную из ее отдаленного монастыря. В конце июля Марфа приближалась к стенам столицы; Дмитрий выехал ей навстречу в Тайнинское среди громадного стечения зрителей. Свидетельства опять расходятся относительно подробностей этого свидания, напоминающего сцену из «Пророка» на обратных ролях; по-видимому, в нежных излияниях чувств не было недостатка.
До сих пор молчание бывшей царицы было довольно красноречиво; если она проявила этим некоторое сочувствие успехам авантюриста, на нее падала доля ответственности в его опасном предприятии; Борис же, несомненно, щедро наградил бы ее за отречение от претендента. Теперь ее свидетельство имело меньше значения; однако Дмитрий вызвал слезы умиления у подданных, когда шел пешком, без шапки у кареты возвращенной ему матери и когда потом ежедневно навещал ее в Вознесенском монастыре, где ее поместили; пролив слезы, народ укрепился в своей уверенности.
За этим радостным событием скоро последовало коронование, превзошедшее в пышности все предыдущие. По свидетельству патера Андрея Лавицкого, Дмитрий пожелал у него исповедаться перед совершением этого обряда. Это возможно. Современник Генриха IV, краковский новообращенный всегда восхищался личностью Беарнца, и Кремль в его глазах, без сомнения, стоил двух обеден. Уважение к католической вере, оказанное в уголке дворца, нисколько не мешало ему, даже если оно и в самом деле было исполнено, тотчас за ним после коронации принять причастие по православному обряду из рук нового патриарха. На это новый царь испрашивал особое разрешение папы. Разрешение не торопились дать; он обошелся без него, а патер Андрей соглашался закрыть на этот случай глаза. Мог ли он не согласиться, когда монарх всенародно выслушивал приветствия патера Николая Чижовского на польском языке, а по тайности выражал удовольствие, что день коронации совпадает с праздником св. Игнатия Лойолы?
Дмитрий I
Затем, как бы для того, чтобы уравновесить значение вероисповеданий, он ходил на богомолье в Троице-Сергиеву лавру и вполне православно интересовался изданием священных книг, которым под его покровительством занимался Иван Невежин. За исключением митрополита ростовского Кирилла Завидова, вынужденного уступить свою кафедру Филарету Романову, который, может быть, и заслуживал предпочтения, духовный сын патера Андрея оставил на местах всех епископов, как бы они ни были враждебны Риму, не только расточал перед ними милости и знаки своего уважения, но в самой Польше давал пособия воинственному православному братству города Львова, несмотря на протесты и негодование Сигизмунда.
В Путивле, советуясь с духовниками, он обдумывал, подобно Ивану IV, коренное преобразование русских монастырей, «убежищ тунеядцев». В Москве, вопреки сообщению Буссова, он не коснулся даже вопроса о секуляризации монастырских имений, видной части политического наследия, полученного от предшественников; временный заем 30 000 рублей из казны Троице-Сергиевой лавры, как на это ни негодовал знаменитый келарь Авраамий Палицын, был щедро оплачен многими льготами, избавлением от поборов и повинностей перед администрацией, что очень щедро жаловалось всем общинам в это царствование.
Возвышение Филарета было одной из мер, принятых для вознаграждения пострадавших. Если даже Романовы и не помогали Дмитрию, то все же они были его родственниками. Брат нового ростовского митрополита, дряхлый Иван, был произведен в бояре. Дядя царя, пьяница Михайло Нагой, сделался конюшим. Отстраненный Борисом от дел Василий Щелкалов вместе с другим дьяком, Афанасием Власьевым, произведен в окольничие. Это пожалованье оскорбляло обычаи; но Дмитрий, должно быть, этим выплачивал им долг за услугу, да ему не была чужда и дерзость новатора. Московские обычаи делали из монарха род идола, который с пышностью укрывали в святилище Кремля. Сын Марии Нагой удивлял бояр, ежедневно являясь в думу, и возмущал их неутомимым вмешательством в их прения. Он захотел лично принимать челобитные и проявил еще большую дерзость, вернее необычайную наивность, потребовав, чтобы отныне дела решались без подношений.