О.М. Бодянский, издавая в прошлом веке «Сказание о Петре-Медведке», высказал сомнение в том, что Лжепетр, искавший в Речи Посполитой «царя Дмитрия», и Лжепетр, действовавший в России, был одним и тем же лицом[192]. Исследователи до последнего времени не придавали значения этим сомнениям[193]. Лишь недавно М. Перри вернулась к гипотезе О.М. Бодянского, отметив, что нет никаких доказательств, опровергающих сомнения историка[194]. С этим утверждением трудно согласиться. В главных деталях версии легенды Лжепетра, зафиксированные Ж. Маржаретом, секретарями А. Сапеги и С. Немоевским, совпадают[195]. Это явно записи одной и той же легенды. Помимо этого в «Сказании о Петре-Медведке» имеются волжские сюжеты[196], появление которых можно объяснить только тем, что Лжепетр, приехавший в Речь Посполитую искать «царя Дмитрия», и Илейка Коровин — одно и то же лицо. Эти наблюдения рассеивают сомнения О.М. Бодянского и М. Перри. Легенда Лжепетра, как показывает анализ, создавалась по образу и подобию легенды Лжедмитрия I (намерение Бориса Годунова убить царевича, подмена его матерью, тайное воспитание и т. д.). В обеих легендах вымысел неуклюже сочетался с реальными фактами биографии самозванцев.
На допросе в Москве Лжепетр детально рассказал, как родилась самозванческая интрига, постаравшись возложить всю вину за происшедшее на терских казаков — ветеранов движения Лжедмитрия I, которые заставили его играть роль «царевича»[197]. Рассказу самозванца можно доверять, т. к. его подтвердил дворянин Баим Болтин — человек, весьма осведомленный в делах Поволжья, которого нельзя заподозрить в симпатиях к самозванцу и его товарищам[198]. Казаки, по словам Илейки Коровина, обласканные самозванцем, вернулись на Терек из Москвы в конце 1605 г. и начали готовиться в поход в Закавказье на Куру против турских людей[199]. Эти приготовления, по всей видимости, не были случайными. Лжедмитрий I намеревался в 1606 г. предпринять широкомасштабную войну против «неверных» турок и крымчаков. Со времен Ивана Грозного московские государи в таких случаях обращались за помощью к «вольным» казакам, присылали им «жалование», разрешали приобретать оружие и снаряжение в пограничных городах. Вольных казаков ожидало разочарование. Самозванец, истратив огромные суммы на дворян, никакого жалования не прислал. В суровой казацкой доле ровным счетом ничего не изменилось. Казаки, как прямо указывает Илейка Коровин, решили, что в их бедах повинны «лихие бояре», вновь обманувшие царя[200]. На войсковом круге, по свидетельству самозванца, всерьез обсуждался переход на службу персидскому шаху Аббасу, но возобладало предложение атамана Федора Бодырина и его товарищей, которые убедили казаков идти к царю в Москву искать справедливости[201]. В то время любое продвижение по Тереку и Волге мимо городов и крепостей со значительными гарнизонами было невозможно без специального разрешения царя[202]. Воеводы из «лихих бояр» наверняка воспрепятствовали бы казакам пройти в столицу. Тогда-то терцы и придумали выдвинуть из своей среды нового самозванца — «царевича Петра Федоровича»[203]. Препровождение «принца крови», пусть мнимого, давало весьма удобный повод для похода на Москву и открывало широкие возможности для оправданий перед «царем Дмитрием». Вероятно, по этой причине в качестве кандидатов в «царевичи» избрали двух молодых казаков-«чуров», а не опытного атамана-терца[204]. В конце-концов выбор пал на Илейку Коровина, потому что он бывал в столице, полгода жил у подьячего Дементия Тимофеева в приказе у дьяка Василия Петровича Маркова-Кличева и немного познакомился со столичными приказными порядками[205]. Приведенные факты свидетельствуют, что М. Перри права: атаманы сами создали легенду о Лжепетре, а не использовали уже готовую народную социально-утопическую легенду. Вместе с тем, вопреки мнению исследовательницы, самозванческая интрига была рождена казачеством, а не наоборот. Лжепетр, в отличие от Лжедмитрия I, не был инициатором и вождем нового движения, а лишь его символом. М. Перри права и в том, что казаки не выдвигали крестьянской антифеодальной программы. Но нельзя не видеть, что зарождающееся движение имело ярко выраженные социальные черты и отнюдь не было спровоцированным самозванцем стихийным бунтом. Казаки выступили против «лихих бояр», якобы помешавших «царю Дмитрию» жаловать их, как жаловал царь Иван Грозный. Они явно добивались пересмотра политики «огосударствления» вольного казачества, начатой Борисом Годуновым и продолженной в 1605–1606 гг.[206]
192
195
202