***
— А у тебя, ну совершенно случайно, ничего не болит? — обратился Кайл к Ясинэ, пока она меняла на шенбяо веревку у себя в комнате.
— Тебе стоило прийти вчера. Обычно после тренировки у меня не болит разве что шерсть, — усмехнулась Ясинэ, локтем отмеряя длину веревки. — Сейчас уже прошло.
— Сакерд с тобой не церемонится, я смотрю, — Кайл присел рядом и осторожно коснулся синяка, расползшегося по углу челюсти Ясинэ. — Впрочем, он ни с кем не церемонится.
— Сила — это боль, черпай до дна! Так он говорит, — слабо улыбнулась Ясинэ, отрезая ножом конец веревки.
— Да уж…
— Все нормально. Боль физическая меня не пугает, да и все хорошо заживает на мне даже без ванн со священной водой, — Ясинэ следом за Кайлом провела по синяку пальцами и поморщилась.
— Тебе, видимо, пришлось испытать много не-физической боли. Больше, чем некоторым, — Кайл сел рядом, подвернув под себя ноги. И отпрянул, встретившись с Ясинэ взглядом.
— Тебе не кажется такое заявление высокомерным? — резко бросила она слова, будто выплюнула.
— Почему? — ошарашенно спросил Кайл.
— То, что испытывала я — всего лишь отмеренная лично для меня боль, не слабее и не сильнее чужой. Потому что не существует мерила боли. Боль внутренняя неизмерима в рамках всех людей, и рассуждать, что кто-то страдал больше, а кто-то меньше — высокомерно и жестоко, — процедила она, рывком завязывая узел на грузе шенбяо.
— Я не согласен, — мотнул головой Кайл. — Логично же, что человек с лепрой страдает меньше, скажем, того, кому ногу отрубили. Или человек, хоронящий единственного сына, страдает больше девочки, на руках которой умер котенок.
Ясинэ прищурилась и презрительно спросила:
— Уверен? А может, больному от лепры каждый шаг дается такой болью, что темнеет в глазах, и ни одно лекарство не помогает? А может, тот, кому отрубили ногу, потерял сознание, а когда очнулся, испытывал только ноющую боль, которую могли приглушить отвары коры ивы? А может, сын того отца был моральным уродом, и похороны — облегчение? А может, котенок был единственным близким существом у девочки и слизывал ее слезы каждую ночь? Как можешь ты так легко судить? Как?!
Кайл, закусив губу, отвернулся.
— Нет никакого мерила боли, Кайл. Есть просто предел внутри каждого. И когда боли становится слишком много — мы не выдерживаем. У нас всего лишь разный запас внутренней прочности. И это не измерить и никак не сравнить, кто крепче, а кто слабее. Одни и те же беды для одних чудовищны, а для других несущественны.
— Хорошо, я понял тебя, — Кайл выставил перед собой руки. — И не хотел обидеть.
— А что ты хотел?
— Поделиться тем, что хочу из перечня боли убрать физическую. Так всем станет легче, — пожал он плечами и положил на стол перед Ясинэ мешочек с порошком. — Если вдруг тебя будет беспокоить боль тела — попробуй это. На мне работает.
Она поддела ногтем завязки мешочка и пододвинула его на край стола от себя.
— Я подумаю, у меня и свои травы есть, — смягчившись, ответила она.
— Только я ничего не могу придумать с болью внутренней, не-физической. Дурманящие и пьянящие вещества не дают нужного эффекта, — поморщился он.
— И не дадут, — спокойной отозвалась Ясинэ, собирая веревку шенбяо и наматывая ее на локоть.
— Я надеюсь, что ты ошибаешься, но пока что вынужден с тобой согласиться. С другой стороны — может, я смотрю не под тем углом?
— Поясни, я не совсем понимаю, о чем ты, — Ясинэ подняла с пола чашку и пригубила давно остывший чай из алых цветов.
— Может, для внутренних переживаний важно не избавиться от боли, а добавить немного радости и счастья?
— Это какое-то странное заключение… Как ты к этому пришел? — непонимающе нахмурившись, спросила Ясинэ.
— Ну вот, например, когда человек влюблен — он не так сильно страдает от внутренней боли, он ее и не испытывает вовсе, — развел руками Кайл. — Или когда счастлив — не думает о прошлой боли.
— Мне кажется, это временное явление. Как насыщение от еды или сон, — Ясинэ достала из-под стола коробочку со своими любимыми конфетами и протянула Кайлу, угощая.
— Как и обычное обезболивающее, именно, — кивнул Кайл и откусил кусочек.
Все-таки миндаль и шоколад — странное сочетание.
— Значит, с продолжительностью эффекта надо просто смириться.
— Ага, и просто делать то, что делает тебя счастливым, — кивнула Ясинэ.
— А что делает счастливой тебя? — Кайл осторожно приблизился, разглядывая выгравированные узоры на грузе шенбяо. Но, стесанные и отполированные, они даже не складывались в какую-либо картину, просто россыпь глубоких царапин.
— Например, шоколад с миндалем, — Ясинэ коснулась конфетой его носа, и стоило только ему попытаться откусить кусочек, откусила сама и запила чаем.
Кайл приблизился к лицу Ясинэ и, столкнувшись с ней носом, поцеловал.
Приятный вкус розеллы, смешанный с шоколадом и миндалем оказались весьма недурственным сочетанием.
— А это делает тебя счастливой?
Ясинэ облизала губы, будто смакуя.
— Мне кажется, я не распробовала, — улыбнулась она и поцеловала в ответ.
#6. Созерцай
Тягучий и глубокий мужской голос доносился из-за двери Айны. Нараспев. И струны бива вторили ему, замирая и переливаясь своим особенным звоном. Ясинэ слушала, закрыв глаза, и тихо мурлыкала под нос.
Странно, потребовалось меньше года обучения, как из-под плектра и несуразной деревяшки со струнами стали выходить гармоничные звуки, а вкупе с мурчащим голосом это было завораживающе. И Ясинэ слушала давно забытые легенды в исполнении А́дама и изредка — Евы. Но самыми чарующими были дуэты.
Вот и сейчас Ева тихо подпевала Адаму и громко мурчала, ударяя плектром по струнам. И старая баллада о погибшей любви звенела так пронзительно, так горько.
Стоило ей смолкнуть, как Ясинэ распахнула глаза. Посмотрела на солнечные часы на подоконнике коридора. Они уже ничего не показывали. Пора.
Постучав, она тут же распахнула дверь.
— Время вышло, Ясинэ? — Адам, все это время сидящий на кровати Айны, поднял голову и посмотрел на нее. Медленно шевельнул пятнистым ухом и обезоруживающе улыбнулся.
— Боюсь, что да. Нас ждет подготовка ко сну, — медленно кивнула Ясинэ, подходя ближе.
— Да, понимаю, — Адам встал, поклонился Айне и Ясинэ и спиной вышел. — Доброй ночи.
— Я не хочу спать, — пожаловалась Айна, когда дверь за ним закрылась. — Давай я поиграю, а ты будешь петь?
— Я не люблю ни петь, ни играть…
— Но умеешь же! На сямисене ты играешь, я видела, — вцепившись в инструмент, обиженно пробурчала Айна. — И танцуешь так красиво. Краси-и-иво, — блаженно растянула она губы в улыбке.
— Это не значит, что люблю, — усмехнулась Ясинэ. — Но я обязана уметь играть, петь и танцевать. Развлекать, увлекать и скрашивать часы. А еще убивать, воровать и лгать…
Айна скривила губы, но бива отложила рядом с кроватью, приставив грифом к стене.
— Ты сегодня такая красивая тоже потому что обязана?
Ясинэ удивленно опустила глаза на свое кимоно. Темно-коричневое, боевое, даже без красивого верхнего. И пояс самый обыкновенный.
— Ты накрашена, и прическа, — улыбнулась Айна, обводя пальцем тигрицу. — Как спать меня уложишь, пойдешь с Кайлом пить чай?
— Ну и прозорливая же ты пуменка! — хмыкнула шисаи, с размаху падая на пышную мягкую кровать.
Растянувшись поперек большой кровати, Ясинэ закрыла глаза и замурчала.
— А погадаешь со мной? — Айна села рядом и склонилась над ее лицом. Каштановая коса тут же соскользнула с плеча и мазнула по носу.
— Я?
— Ну да… Не с Адамом же. Или Магистрами — они скучные, — скривилась Айна и покачала головой, чтобы кончик косы пощекотал шисаи.
— А я не скучная? — Ясинэ открыла глаза и смахнула хвост косы себе на щеку.
— Нет, ты хорошая.
— Одно другому не мешает…
Подскочив, Айна полезла под подушку и через несколько мгновений вытащила оттуда мешочек с камнями. Клыком развязала узел на веревочках, и высыпала их все на кровать. Лиловые кристаллы с высеченными знаками древнего языка тут же засверкали, засияли, будто приветствуя ее.