С его крыльями он всегда летал лучше всех. Быстрее всех, ловчее всех. Устраивая соревнования для маленьких птенчиков, Берси первым ловила его — вечного победителя.
Как прекрасен был его полет! Как все они восхищались его мастерством.
Даже мовницы, намывая его крылья, выражали свое признание. А каким особенным даром считалось перо, выпавшее из его крыла! Оно было идеальным. Оно всегда было идеальным.
Он — был идеальным!
Алиса называла его «прекрасным лебеденком», Раун восхищался его умом, Люцифера считала его равным в бою, Лион говорил, что он мудр не по годам.
— Вы мне лгали, — прошептал Кайно и стиснул зубы.
А он им верил. Верил взрослым, верил лучшим, верил великим. Не могли же они ошибаться.
Воспитав стольких ангелов и херувимов, они судили о нем из своего многолетнего опыта.
Он летал быстрее всех. Он сражался лучше всех. Он схватывал новые знания на лету. Он рассуждал взрослее своих братьев и сестер. Он был смелее всех, храбрее всех, честнее всех и лучше их всех. Ему твердили об этом совершенно все. И верили в это совершенно все.
— Это я лгал вам, — прорычал Кайно сквозь зубы.
Он был лучшим, но никогда им себя не чувствовал. Он верил чужой хвальбе, но всегда боялся, что обман откроется. Он знал, что стоит ему ошибиться хоть раз — его скинут с постамента лучшего. Он думал, стоит ему хоть раз дать слабину, его вышвырнут, как утенка.
И он был лучшим.
Вперив взгляд в статую Люциферы, подсвеченную снизу светом лиловых сердец, он глубоко вздохнул.
Императрица тренировалась почти до самой смерти. Она всегда была занята чем-то эдаким — сражалась на мечах, стреляла, летала, читала, лечила. И правила.
Неугомонная. Справедливая. Лучшая.
И на все вопросы о своей неугомонности она отвечала — я совершенство, и я обязана им быть. Такой ее считали, такой она была для них всех.
Кайно старался быть таким же. В глубине души считая, что он хуже, чем о нем говорят.
Свесившись с постамента, он взял на руки часы Азуры и Шета.
— Ты говорил, что я самый лучший брат, — болезненно улыбнулся он часам Шета. — Я думал, что таков я и есть. Но ты погиб из-за меня.
Перевернутые часы зашуршали лиловым песком.
— Ты говорила, что я мудр, честен и добр, — он коснулся губами края часов Азуры. — И посмотри, куда меня привела моя доброта? Это зло, Азура. Посмотри, какую войну развязала моя мудрость. Это глупость, Азура. Во мне осталась только честь. Надеюсь, мне хватит ее, чтобы умереть, как сын Бога, а не трус.
Ее часы зашептали тихо, будто заплакали.
Он поставил часы возле себя и достал перемолотые сердца императрицы.
— Я думал, я рожден для великих побед — вы так говорили, и я верил, — горько усмехнулся он. И тихо продолжил. — И это правда! Я рожден для чужих великих побед.
***
Охотницы стояли отрядами и внимательно следили за Берси. Она же, возвышаясь над ними, отдавала приказы. Молча. Жестами объясняя каждой отдельной группе план действий.
Для всех он был почти что одинаковым и заключал в себя смерть кошачьих куно. Для лучших охотниц — смерть шисаи.
Но для одиннадцатого отряда охотниц приказ был свой. Они внимательно смотрели за руками Бэрси и думали над словами своего командира, Нэм. Бегство с поля боя — хуже, чем самая мучительная смерть. Но что, если победа невозможна? Что, если можно выжить, спрятавшись в доме, отмеченным кровью ягненка? И они думали, пытаясь сделать решающий выбор.
Думала и Нэм.
Сидя на дереве чуть поодаль от лагеря, она сжимала до боли лук и пыталась решиться.
Тайгону было легко говорить — посмотри на варианты, если ты выберешь один из них, то как сильно ты будешь жалеть, что не выбрала другой?
Но думать по его словам было в разы тяжелее. И в разы больнее.
— Я никогда себе этого не прощу. Никогда, — бормотала Нэм беззвучно. — Что бы я ни выбрала — я никогда не смогу себя простить. Даже если сбегу и выберу не выбирать — не прощу. Не прощу предательства, не прощу малодушия. И никто меня не простит, и никто не поймет. Я сама себя не прощаю, я сама себя не понимаю.
И все же, совет Тайгона был верен. И выбор — был сделан.
Нэм вложила стрелу в лук, на пальцы, подхватила тетиву кольцом под перьями, и плавно растянула.
В пелене слез образ Берси дрожал и сливался с окружением. Коричневое пятнышко на фоне голого леса и грязного снега переставало быть узнаваемым.
Мишка, славная мишка.
Само ее появление в Имагинэм Деи перевернуло все с ног на голову. Она замучила всех, пытаясь впитать в себя знания и навыки не по возрасту. Упертая, хваткая, смелая. Наивная. Все дети Имагинэм Деи знали, что родители не заберут их. Все, кроме Берси. И ее отец пришел за ней, за ней одной, чтобы вернуть других таких же их родным.
Многие тогда покинули стены Ангельского замка. Но не Берси.
Она была первой из новых Охотниц. Первой — без терапии Имагинэм Деи. И первой среди них всех.
Берси была везде и познавала все — с жадностью молодой голодной медведицы. Она училась даже с херувимами, все больше и больше сближаясь с Кайно.
И не было ничего удивительно в том, что пост главы Охотниц отошел ей. Других кандидатов и не было — только Нэм. Но они были как сестры, и решили между собой.
Может быть, стоило и в этот раз решить все вместе.
— Но ты решила без меня, — плача, проскулила Нэм.
Зажмурившись, Нэм сложила лук.
И тяжелый камень прилетел по запястью, выбивая лук из рук.
Нэм вскрикнула и прижала ушибленную руку вместе с оружием к груди. Испуганно глянула вниз.
Огромный бурый медведь стоял под деревом, тревожно смотря на нее снизу вверх. Седоволосый, седобородый, но все такой же огромный мишка.
— А если бы я целилась во врага? — нашла в себе силы подать голос Нэм.
Берингард медленно покачал головой.
— У тебя что-то случилось, — тихо сказал он. — Ты сама на себя не похожа последнее время.
Нэм отвернулась.
— Что с тобой, девочка моя? — спросил он.
Нэм молчала, прижимая лук и стрелу к груди.
— Как я могу помочь тебе?
Она зажмурилась и задержала дыхание.
— Я волнуюсь за тебя.
Она нервно потрясла головой и сжалась в тугой комок.
— Ну как нет? Ты мне как дочь, как Берси. И для нее — как старшая сестра, — растерянно пробормотал медведь. — Я же вижу, что тебе плохо. Представь, как у старика сердце разрывается?
Нэм сглотнула и тихонько всхлипнула в колени.
— Мне больно смотреть, как ты мучаешься. Я хочу помочь.
Она продолжала молча плакать, обняв ноги.
Берингард тяжело вздохнул.
— Поделись со мной своим горем.
— Я не могу, — дрожащими губами пробормотала в ответ Нэм.
— Тогда хоть скажи, как помочь? — он встрепенулся, обрадованный, что она больше не молчит.
Нэм пожала плечами.
— Как закончить эту войну? Как обойтись малой кровью? Я не вижу способа, — и заплакала.
— Война закончится, когда мы проиграем, — спокойно ответил Берингард. — Война закончится только смертью. Кайно никогда не отдаст трон, даже если захочет добровольно — все в империи верят, что на троне должен быть подобный Богу. При любом живом херувиме ни один кот не будет править.
— Но Охотницы, — заикаясь от слез, пробормотала Нэм. — Мы же не херувимы, зачем мы гибнем?
— Из верности, из чести. Потому что Берси не предаст Кайно, а вместе с ней — и остальные, — улыбнулся медведь. — Потому что так правильно — следовать клятве и сердцу.
— Моя клятва и мое сердце — враги, — покачала головой Нэм.
— Милая…
— Я так запуталась! — разрыдалась Нэм и спрятала мокрое лицо в ладонях.
Берингард, вздохнув, поднял руки к ней.
— Иди ко мне, — он махнул ладонями, приглашая ее.
И Нэм спрыгнула.