Ева отвернулась и опустила миску с ухой на колени:
— Но другой у меня нет, котенок.
Райга хмыкнул:
— Я знаю. Но что твои поступки, что Самсавеила кажутся мне просто омерзительными. Возможно, я чего-то не понимаю — я же простой жрец, что могу я знать о трагедии бессмертных и всесильных? Ничего. Но как простой жрец и самый обыкновенный кот, я нахожу даже религию, построенную на служении кому-либо из вас отвратной и бестолковой.
— О, Верховный шисаи и такой богохульник? — улыбнулась Ева и погрозила пальцем.
— Да. Потому что и ты, и Самсавеил — такие же жрецы, что и я. Это, — он щелкнул пальцами, и по руке взметнулось пламя, — не мое, не твое и не его. Вы, живя здесь, имея тела, сформированную личность, память о жизнях и своих личных поступках, становитесь отдельными от этого источника, вы перестаете быть им, вы становитесь теми, кто из него черпает. Просто вы оба делаете это гораздо свободнее и легче, будто играючи. Потому что вы и так — играете. А мы — живем.
Ева угрюмо посмотрела в свою миску. В мутном от разваренного мяса бульоне слабо виднелось отражение ее лица.
— И я не вижу никакого смысла боготворить то, что было началом меня и станет моим концом.
— Что же ты будешь делать теперь, жрец, который на самом деле не служит этой силе? — она продолжала смотреть на свое отражение.
— Ты верно сказала, я — жрец. А не слуга, который служит, — кивнул Райга. — Я продолжу то, чем занят и сейчас. Нужно найти остальных шисаи. Нужно обучить тех шисаи, что уже есть, и новых. Нужно восстановить храмы и алтари, за несколько поколений вернуть религию.
— Но ведь ты терпеть не можешь религию! И ни капли не веришь в божественное.
— Потому что это глупости и бред сивой кобылы. Но это хороший способ поддерживать порядок. Люди верят в закон. И выбирая между правилами с тысячей аргументов и объяснений и правилами, придуманными богом, я выберу последнее. Потому что мне легче объяснить мою волю волей некоего бога, чем спорить с глупцами и доказывать им их же неправоту.
— Ты взвалишь на себя огромную ношу — быть законом.
— Огромную. Но не непосильную. И я должен продолжать учиться и совершенствоваться сам, иначе мои законы принесут только горе.
— Интересно будет посмотреть на это, — лукаво усмехнулась она.
— А чем будешь занята ты сама? Отправишься на поиски Адама, зная, что ты не сможешь его найти? Поможешь Самсавеилу справиться с его горестями, но как друг?
— А ты как думаешь? — спросила она и закусила губу.
— Я довольно плохо тебя знаю, — пожал плечами Райга. — Вечность — это очень много. Но могу предположить, что ты вернешься к самому первому плану, и будешь просто жить. Как-нибудь тайно, чтобы никто не знал толком, кто ты. Будешь ходить по империи, наблюдать за ней, изучать ее.
— Это называется «Созерцание». Когда-то Адам научил меня этой игре.
— Не знаю о такой.
— Правила просты донельзя. Нужно взглянуть на мир чужими глазами. Каким этот мир видит незнакомец? Любой другой человек. А каким этот мир может увидеть тот, кто только что родился? До этого момента у него ничего не было, пустота, темнота, а потом «щелк» — и это. Какой этот мир, будь он не знаком? Что в нем особенного? Созерцать — это смотреть на мир полно, приковывать реальность взглядом, изучать и впитывать. Как нечто незнакомое, неизведанное. Смотреть, смотреть, смотреть.
Райга усмехнулся:
— Чудная игра. Которая рождена скукой и одиночеством. Так живут либо те, кто скоро умрет, либо те, кто боится жить. Созерцать — это будто на яблоко облизываться или глядеть на мир снаружи клетки. Думать, какое красивое яблоко, как оно пахнет, как прекрасен день снаружи, какая зеленая трава, какое чистое небо. И все. Только смотреть. И не укусить яблоко, не запустить пальцы в прогретую солнцем траву. Твои слова только звучат прекрасно. Но жизнь — это нечто большее, чем просто созерцание.
И, помолчав, он добавил:
— Но без созерцания жизнь — та еще серая и убогая дрянь.
— И что же ты предлагаешь? — Ева покачала миску и одним глотком осушила ее.
— Тебе решать. Но может, ты вернешься к своим прошлым увлечениям — чем ты там занималась? Я знаю только про кузнечество и гадание.
— Паутину ткать могу — одежду шить.
Райга кивнул:
— Точно. Паучья паутина — очень ценный материал. А шисаи нужна хорошая портниха, — улыбнулся он. — Не хочешь?
***
Ева стояла на уступе горы и созерцала.
Созерцала рассветы, от которых гасли все звезды на небе, оставляя царствовать одно лишь солнце.
Созерцала закаты, окрашивающие небеса солнечной кровью.
Созерцала империю кошек, будто огромный муравейник. Люди спешили жить свою маленькую жизнь, считая ее важной, и каждое отдельное событие — значительным.
Ева созерцала мир. И видела, как тонкие нити пронизывают его, расслаивают на мириады путей.
И в этом клубке дорог она стояла, продуваемая всеми ветрами, омываемая кровью всех загубленных жизней, пронизываемая их болью и горем.
Совершенно одна.
Не понимая тех, кто принес себя в жертву. Не понимая тех, кто, получая от судьбы только страдания, улыбался. Не понимая тех, кто не сдавался. Не понимая тех, кто, боясь, не трусил.
Она не понимала никого из них. Как не понимала и себя.
И все, что она испытывала к ним — это то, что она сама звала любовью. Но было ли оно ей? Хоть когда-нибудь? Было ли в этой череде жизней хоть что-то подобное? Или Самсавеил был прав? Всегда был прав.
Упрекать Самсавеила было легко. Но ведь первым такой упрек бросил он сам — ей же. И упрек был справедлив.
Ева не понимала, изменилось ли что-то сейчас. За столько жизней — изменилось ли что-нибудь в ней? Может быть, она стала только черствее?
На плечи лег теплый хаори.
Ева встрепенулась, будто просыпаясь, и обернулась.
— Скоро зима, здесь такие холодные ветры. А ты одета не по погоде, — покачал головой Тайгон, становясь рядом с ней.
— Ерунда, — слабо улыбнулась она. — Я могу сделать воздух вокруг меня теплее. А вот ты — не можешь, и скоро тут околеешь.
Она стянула с плеча хаори, но Тайгон остановил ее жестом, и поправил его обратно.
— Тебе не хочется греться в моем хаори? Лучше попросить воздух быть теплее?
Ева отвернулась и спрятала руки под теплую ткань.
— Да и мне ничуть не холодно. Тепло я переношу хуже, — Тайгон поднял голову, подставляя лицо ветру, и закрыл глаза.
— Но это лишнее, правда. Вы и так очень много для меня сделали.
Тайгон фыркнул:
— Вот же. Не знал, что простой хаори делает такой долг неоплатным. Мне кажется, дело в другом.
Ева только пожала плечами.
— Тебе просто не хочется быть хоть кому-то хоть чем-то обязанной. Ни мелочью, ни чем-то большим.
— Вокруг меня люди, которые смертны, Тай. И я не могу рассчитывать на их благосклонность, помощь и поддержку. Мне нужно все уметь самой, потому что однажды они уйдут из моей жизни, а я — останусь. И я должна быть готова к этому.
— Ты оцениваешь жизнь, как что-то очень длинное. Но ты ведь даже ни разу не умирала, — Тайгон запнулся, — в смысле, как паучиха. Как Арахна ты живешь не так уж много лет.
— И за это время уже умерла Люция, Химари и Хайме. Я осталась без них, — горько заметила она.
— Но вместо них появились мы, разве нет?
— Да, — Ева кивнула. — И это неправильно. Я не хочу так больше.
— В хаори от холода, как по мне, ничего неправильного нет.
— Да речь не о нем! Это совсем другое! — замотала она головой.
— А по мне, так то же самое.
— Нет! Ты не понимаешь!
— Тогда объяснись. Если, конечно, ты хочешь быть понятой, — терпеливо и спокойно отозвался он.
Ева тяжело вздохнула и, помолчав с несколько минут, все же ответила.
— Вся моя жизнь, все мои жизни — бесконечное бегство за вами и прятки за вашими спинами. Вся моя судьба — в ваших руках и в вашей тени. Я словно бегу по струне над пропастью, захлебываясь слезами. И падаю на ваших островках посреди нее, где я под вашей защитой, в ваших ногах — лежу беспомощной куклой, которую вы почему-то защищаете. Хотите или нет, навязано вам это или нет — защищаете. Вся судьба — калейдоскоп, осколки, которые держите воедино вы. А я могу только бежать и снова падать в чужие руки. Элоах, Ясинэ, Люцифера, Райга, ты… Я как будто калека, которую вы почему-то держите под локти, позволяя ходить и делать вид, что иду. И я не понимаю, зачем вы это делаете.