— Лейтенант, вы не имеете права. Вы же офицер, вам должно быть стыдно. Вы…
И он тоже не успел договорить. Вновь взлетела в воздух нагайка — безжалостный хлыст, если умело использовать его, мог вполне убить человека. И полковник тоже закрыл разрезанное лицо руками.
— Собака, — прошипел сквозь зубы казачий офицер из банды Семенова. — Сукин сын, чтоб твоя мать сдохла, слушай меня внимательно, на этот раз тебе повезло. Но завтра ты выделишь, согласно распоряжению, двенадцать дюжин свечей. Если не выполнишь, то я вернусь и тогда…
Он не стал дальше распространяться, погладил кобуру с внушительным револьвером, висевшим у него на поясе, и развернулся на каблуках.
Мы оказались лицом к лицу. Он был приблизительно моего возраста, высокие скулы, удлиненное лицо, жесткий подбородок, а губы и глаза у него были невероятно бледного цвета. И во всем его облике надменность и равнодушие ко всему, почти нечеловеческое равнодушие.
— Ого! Посетитель, — пробурчал он себе под нос, даже не пытаясь скрыть раздражение.
Но тут он заметил на воротнике моей шинели знак военно-воздушных сил Франции, и выражение его лица мгновенно изменилось. Вместо гримасы на лице появилась радостная улыбка, и он воскликнул:
— А! Летчик.
Вдруг он заговорил по-французски, с ужасным акцентом.
— Comment vous allez, Monsieur?[12]
Я ответил ему по-русски:
— Спасибо, лучше, чем ваши жертвы.
Полковник пытался идти на ощупь в свой кабинет, у него были разорваны веки. А служащий прикладывал к лицу грязную засаленную тряпку. Казак рассмеялся от всей души, правда, от всей души.
— Ах, вы об этом! — сказал он. — Это! Господин французский летчик, говорящий по-русски, вы увидите еще много других.
Он осмотрел меня с ног до головы, встретился со мной взглядом и продолжил торжественно:
— Меня зовут Олег. Я приглашаю вас сегодня в гости от имени людей атамана.
Согласился ли я вопреки или из-за того, что он сотворил своей нагайкой? Более мудрый, может быть, и ответил бы на этот вопрос. Но не я. Мое согласие объясняется тем, я в этом уверен, что все в нем выражало любовь, непреодолимую жажду приключений. Даже больше: он сам воплощал приключение. А он, вероятно, почувствовал в офицере, наполовину французе, наполовину русском, тот же зов, ту же нужду, ну, может, не столь явные.
Он взял меня под руку, и мы пошли. Снова рельсы, шпалы, рытвины. Темнело. Мы часто спотыкались. Мой компаньон выкрикивал ругательства, самые грязные, какие только можно вообразить. Но настроение было хорошим. Все шло замечательно. Мой новый необычный друг, казалось, был дарован мне небесами. Лишь на одну ночь? А потом? Одна ночь или целая вечность — какая разница? Этому тоже, среди всего прочего, учили в Омске. Курс философии. Да, год он учился в университете. Шесть месяцев он был курсантом. А потом — бах! — все полетело в тартарары. Царь расстрелян. Вместо него адмирал, любитель поболтать. Повсюду грабежи, взяточничество, убийства. Награда достается самому сильному и жестокому. Да здравствует Семенов! Вот это человек! Атаман.
Я поинтересовался у него, правда ли, что в Чите Семенов захватывал провизию, предназначенную для американских, французских и английских подразделений.
— А почему бы нет? Мы у себя дома, разве не так?
Его голос мгновенно изменился, я заметил, как нагайка пришла в движение у него на запястье. Но ничего не произошло. Он хлопнул меня по плечу и ускорил шаг. Он был голоден, хотел пить, да и мы приближались к логову, говорил он.
Я в такой темноте практически ничего не видел. Должно быть, у него зрение было как у кошки, раз он столь быстро перемещался среди невидимых железнодорожных путей. И он вовремя подхватил меня, иначе я бы ударился лбом о стену какой-то гигантской развалины.
— Мы пришли, это депо, — сказал он.
Мы его обошли и вышли на платформу для разгрузки поездов. Рядом с платформой тянулись фонари. После непроглядной и давящей темноты свет, который они источали, казался волшебством.
— А вот и наш поезд! — произнес мой компаньон.
Это и правда был поезд. Наверное, бронированный. Ничего более. Сам того не желая, я подумал о другом поезде, о теплушках. Все во мне сжалось, когда я поднимался по ступенькам вслед за моим попутчиком в один из вагонов.
Я почувствовал, как у меня закружилась голова. Головокружение. Настоящее головокружение. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы удержать равновесие, чтобы прийти в себя. Было от чего сойти с ума, слишком силен был контраст между тем, что мне довелось увидеть несколькими часами ранее, и тем, что открылось моему взору.