И вот рекой лились водка, кавказские вина, виски, шампанское.
Пьяные голоса тянули Марсельезу, «Боже, Царя храни!», Stars and Stripes, God save the King.
А еще, еще — nom de Dieu[13], damn it[14], черт возьми, damn it — выпить, быстро, выпить, выпить.
Вдруг гам стих. Все знали почему. Одна из артисток вышла на сцену. Одна из певичек «Аквариума», естественно. Они выходили на подмостки только радо того, чтобы показать свои прелести.
Из тех девиц, что можно видеть в свете фонарей ночью в подобных заведениях по всему миру. Но где и как хоть одна из них могла бы вкусить славу и триумф, выпадавшие на долю этих якобы певиц и танцовщиц, которых сюда гнал безумный ветер всеобщей паники, бушевавшей по всей Транссибирской магистрали? Прежде чем оказаться во Владивостоке, они успели побывать в кабаках, дешевых гостиницах и в борделях.
Где, как не на этой проклятой сцене, на краю самого большого континента, могли они найти такое количество молодых мужчин, сильных, пылких, праздных, потерявших голову, с набитыми до отказа карманами денег? Столь редкая добыча!
Офицеры из иностранных миссий не имели права во Владивостоке приближаться к так называемым честным женщинам. Женщины из приличного общества жили взаперти. Встретить их можно было только среди «хороших» людей. Что касается простых людей, то незнание обычаев и языка делало сближение невозможным. И высочайшее распоряжение запрещало всем женщинам появляться на пороге «Аквариума». Для одних — разве что только одна ночь, случайная, проведенная тайно в глубине ложи, как то позволила себе любовница Боба, — запретом было «что скажут другие». Для других это была немыслимая трата денег.
Конечно, «Аквариум» был не единственным ночным заведением Владивостока, где были танцовщицы. Но только владельцы «Аквариума» имели средства оплачивать и содержать труппу, лучшую из лучших. У них это настолько хорошо получалось, что на одну девушку, одну-единственную, приходилось тридцать, сорок, а то и пятьдесят парней.
Все здесь было извращено. Самое обычное желание, вполне естественное, превращалось в навязчивую идею, обретало силу страсти, патологической одержимости. Обнаженные шеи и руки, яркая губная помада, легкий смех. Все говорило и кричало: секс, секс, секс. Но этому вожделению, доведенному до крайности, нельзя было поддаваться.
Требовалось обуздать в себе животное, подавить дикое разнузданное желание. Иначе прощай всякая надежда, а кто-то другой мог получить все. У всех были деньги, даже слишком много, чтобы заплатить. В этом месте деньги не имели ни ценности, ни смысла. Речь шла не о том, как в других заведениях подобного рода, чтобы купить девушку, увести ее и удовлетворить желание. Надо было понравиться.
Мне бы не хотелось бросаться словами. Но я действительно уверен, что ни одна принцесса при своем дворе не получала от своих верных рыцарей столько знаков внимания, перед ней не раболепствовали и не относились к ней с такой предупредительностью и почтительностью, как поклонялись здесь этим женщинам, чье низкое происхождение так и бросалось в глаза.
Дочери голодных мужиков, рабочих и портних с мизерной зарплатой, прислуги, с которой обращались, как с рабами, вдовы солдат, взятых в плен или погибших, они исчислялись миллионами, они прошли все круги ада. Отвратительные постоялые дворы, подозрительные кафешантаны самого низшего разряда. Дома терпимости.
Волна разгрома вырвала их из родных городов и предместий и понесла прямо к океану, этап за этапом: проходные гостиницы, кабаки, бордели.
Были ли они хоть немного красивы? На свой лад да!
Еще не пришло время русских эмигранток, богатых от рождения, молодых, ухоженных, образованных, утонченных и слегка безумных, им только предстояло заполнить бары и танцполы Дальнего Востока. Революция свершилась совсем недавно.
А пока проституция была уделом девушек из народа, самых бедных. Они унаследовали выносливость, покорность судьбе, терпеливость, свойственную народу. Все это пригодилось, чтобы пережить голод, холод, болезни, бессонные ночи, попойки и побои, короче говоря, чтобы выжить во время бойни, где и для мужчин, и для самой жизни они были всего лишь безжизненными куклами.
Самые сильные из них, самые стойкие сохранили, вопреки всему, удивительный внутренний свет. Ничто и никто не заставит склониться эти гордо поднятые головы, длинные тяжелые шеи, не сможет иссушить и лишить свежести упругую гладкую кожу. Понять, что им пришлось пережить и выстрадать, можно было только из их улыбок, полных безразличия и усталости, которые они столь щедро расточали всем присутствующим.