Вновь раздался гвалт, еще более сильный и алчный, чем обычно, требующий, чтобы его потопили в спиртном. Люди мстили за песню.
В нашей ложе сидели две танцовщицы, обычно снисходительные ко всем и вся, я считал их своими верными подругами. Они почти набросились на меня, шипя:
— Ты смотрел на нее, ты на нее смотрел… Почему ты так на нее смотрел?
— Она великолепно поет, — ответил я.
Тогда они стали говорить, то перебивая друг друга, то одновременно, говорили с ненавистью, со злостью… Да, хорошо, хорошо, пела она неплохо, да, неплохо, это правда. Но разве это оправдывает ее гордость и надменность? Они приняли ее словно подругу. Хотели объяснить ей, кто из посетителей был особенно щедр и как вести себя с ними… И наверно, она не прислушалась к ним, не поблагодарила? Нет. Для нее они не существовали.
А потом она выбрала этот столик, за которым никто и никогда не сидел. Неплохо, мадам.
Девушки перегнулись за выступающий край ложи и закричали:
— Иди сюда! Иди быстрее! Василий собирается ее пригласить.
Василий был управляющим, невысокого роста, очень толстый, с внушительными мускулами под слоем жира. Я видел, как он одной рукой выбрасывал на улицу пьяниц, представлявших опасность, как тяжелой пощечиной приводил в себя танцовщиц. Он что-то шептал на ухо Лене, положив руку ей на затылок.
— Он хочет, чтобы она села за чей-то столик, а она отказывается, — говорили девушки. — Если она не пойдет сама, то он потащит ее силой. Дура! Она его не знает… Вот увидишь, вот увидишь…
Ничего я не увидел. Лена села за столик рядом с тремя бородатыми торговцами с лицами и манерами празднично одетых мужиков. Одна из моих знакомых сказала мне срывающимся голосом:
— Они просят ее спеть… Уже подали знак Сереже.
Сережа — это пианист. Он начал играть ту же мелодию. Из ложи я не мог видеть лица Лены, но я видел ее спину, прямую, натянутую, словно струна, которая вот-вот лопнет. Однако когда она запела, в ее голосе было столько же силы, чистоты и боли, как и в первый раз.
Торговцы слушали ее, склонив обхваченные руками головы. Потом они налили ей шампанского. Она отказалась.
— Что она о себе возомнила? — шептались другие девушки. — Она здесь для того, чтобы пить самой и делать так, чтобы пили другие. Только для этого она и нужна. Как все остальные. А, смотри!
Подошел Василий. Лена подняла свой бокал и выпила его залпом. Потом второй, третий… Торговцы пришли в восторг, в полное изумление. Возгласы восхищения. Стук каблуков по полу. Хлопки по спине. И они запустили руки в карманы. Лена оставила столик и вышла из зала.
Одна из девушек побежала, чтобы разузнать новости. Возвращаясь, она качала головой, пожимала плечами, бормотала что-то себе под нос. Она была в растерянности. Торговцы отправили Лене поднос, усыпанный рублями. Василий забрал себе половину и разрешил Лене на этот раз покинуть зал.
Лена не имела большого успеха. Нравилась она только русским. Иногда это были грубые князьки от торговли. Иногда одинокий мужчина с глазами, полными отчаяния.
Но в эти моменты шампанское и деньги расточались столь щедро, что все заметили, как Василий проникся чем-то вроде уважения к Лене. Пила она много, но почти не менялась. Разве что иногда она выкрикивала очень грубое ругательство или делала что-нибудь вызывающее, лихое.
Иногда она присаживалась рядом с мужчиной, которого только что оскорбила, и страстно целовала его в губы. Иногда она уходила с ним.
Я наблюдал за ней издалека. Чтобы внушить любовь, она была мало привлекательна. Но во всем остальном ее гордость, резкие смены настроения меня пугали и смущали. Она не была похожа ни на одну девушку. Ее голос волновал. В этом заведении она была интересным, редким, интригующим объектом для наблюдения. Но на расстоянии.
Вагон был загружен, опечатан и прицеплен к товарному составу. Но со следующего утра мне предстояло начать новые поиски. Трудности, смертельная тоска, кули, взятки — для чего все это было нужно, черт возьми! Для чего? Не исключено, что в Чите, благодаря полковнику без ноздрей или другому своему бандиту, Семенов захватит наш вагон. Для кого я работал? Для атамана.
Я вышел из саней у «Аквариума» в самом ужасном расположении духа.
В углу, под портиком, стояла какая-то женщина. Ее лицо периодически освещалось клубами табачного дыма. Я узнал Лену.
Когда прошел рядом с ней, она неожиданно меня спросила:
— Это правда, как все говорят, что ты очень хорошо говоришь по-русски?
Она сделала ударение на «ты», здесь был и вызов, и усилие.
— Вам сказали правду, — ответил я.