Но Бартенев, перекрестясь, снял с цепей паникадило о двенадцать свечей и, выйдя из образной, не повел стрельцов в иные крыла дома, где местилось мирское богатство князей, а сунулся сразу в какой-то чулан. Там он поставил светильник на кадь с ароматической смолой и быстро нашарил поблизости малый заржавленный сундучок.
— Вота, их вся тут казна сокровенная, — пояснил Бартенев стрельцам.
— Лжет, поганый! — взревел Федор Никитич. — Братцы, служивые, в этот чулан никогда алтына не западало.
— Смирнее, боярин! — сказали внимательные стрельцы, взяв на случай Романовых под руки.
Бартенев откинул трапецию крышки, стольник двинул паникадило ближе к ларцу, и все увидели в нем — поверх денежной насыпи — тощие неведомые корешки и котовые когти.
Стрельцы охнули и так стиснули мышцы Романовых, что у тех и совсем подкосились некрепкие ноги.
— Все видали? — спрашивал царев стольник, подделывая внезапное негодование. — Приберите, ребята, в Аптечный приказ колдовские грибы и бояр-чародеев, взять туда же, как велено в грамоте, жен, детей да придворную челядь их, коли еще не порублена, первым делом дворецкого Петьку Бестужева, стряпчего Фролку Филипова да конюшего Юшку Отрепьева!
— Юшка-то еще на Троицын день к князю Черкасскому перешел, — подсказал Бартенев.
— Ну так от нас не уйдет — на того пса опального тоже петля мылена.
Братьев Никитичей повели тесной лесенкой вниз. Но тут самый юный и голубоглазый стрелец, видно только пришедший служить из какой-то оброчной деревни, вдруг с запозданием осилил смысл действия.
— Злодеи-искусники! — вскричал он, стремясь дотянуться клинком до Романовых. — Вы хотели достать государство ведовством и кореньем!
Но парня служивые швырнули назад, он опять оказался в чулане и начал в тоске сокрушать все недоброе, залепляя саблю воском и миром. Так с боем дошел он до противной стены и вдруг пошатнулся и замер. У стены поднялась чья-то тень с тонкой розгой в руках.
— Свят, свят, не скочи на шею, — забормотал было ратник, но, опомнившись, взвизгнул: — Братцы, на помощь, меня кикимора ловит!
Стрельцы, подходя, хохотали, кикимора щелкнула страшно зубами, и ратник свалился без чувств. Юшка подхватил его душистый клинок и снова выскочил в сени. Здесь ему показалось, что дом весь кишит стрельцами. Но он помнил, что на переходе лесенки есть маленькое, заволоченное бычьим пузырем окошко, и помчался туда. Проколов пузырь саблей, он рывком вытолкнулся наружу и заскользил вниз по точеному столбику, подпирающему фасад. В душе Юшка благословил того, кто делает такие столбы, с ободками и резными цветами: было теперь за что зацепиться ногой.
— А вот он, конюший-то Отрепьев, — указал со двора на слезающего Бартенев, сегодня он точно выслуживал чин.
В это самое время из боярской конюшни выводили лихих жеребцов, отписанных со всем иным достоянием Романовых в царев обиход. Юшка, спрыгнув на землю, пронзительно засвистал. Золотой аргамак[4] фыркнул, вспрянул ушами и, сбив с ног стрельца-коновода, первым примчался к любимцу. Юшка запрыгнул на сухую атласную спину, впился пальцами в гриву, гикнул, понесся, прикипевшей к руке розгой отмахиваясь от подбегающих с яростной бранью стрельцов. В один мах перелетел аргамак поваленные ворота и ринулся по вольной улице вдаль.
Ратники начали было пускать за ним стрелы, но стольник то дело им воспретил из опаски поранить мещан. Вслед беглецу верхами тоже не поскакали — разве беса догонишь?
— Запалить, что ли, дом-то? — спросили у стольника.
— Не след, — отвечал он, подумав, — вон видите кирку костела, а сбочь ее избу посольства польского? Там и канцлер литовский Сапега. Царь сказал: им не надобно видеть пожар.
Но государев слуга прогадал. Тем же вечером выехал с посольского двора в походном кунтуше[5] гонец с почтой королю Сигизмунду.
«Нам удалось узнать, — означалось в той почте, — что нынешний пресветлый помазанник и великий князь насильно вторгся в царство и отнял его от Никитичей-Романовичей, кровных родственников умершего Феодора, сына Грозного Иоанна. Названные Никитичи-Романовичи усилились, что было и справедливо, и при них стало достаточно людей, но тою ночью пресветлый царь и великий князь на них напал.
Его сиятельство канцлер сам слышал, а мы из нашего двора видели, как несколько сот стрельцов шли ночью из называемого Кремлем замка с горящими факелами, после мы различали пищалью и лучью пальбу. И так мы стояли на нашем посольском крыльце, смотрели и, может быть, с непривычки к таким в мирных селениях ужасам, даже почти не боялись.