Собственно, это знали все. Но розыскная работа так же, как и любая другая, требует определенной отчетности, а пассивное выжидание сродни бездеятельности, в отчетах по столь громкому, привлекшему внимание многих инстанций преступлению его не покажешь. К тому же, когда имеешь дело с убийцами, медлить нельзя ни минуты.
Так и получалось, что обстановка требовала активных действий, которые, в свою очередь, могли резко обострить обстановку. Никто не знал, как разрешить это противоречие.
Не знал и Старик. Он тоже понимал, что сидеть сложа руки и ждать у моря погоды нельзя, неизвестно, сколько времени братья будут проверять реакцию милиции, к тому же он признавал только наступательную тактику и сейчас лихорадочно придумывал, как заставить Толстошеевых выйти из укрытия. И у него появилась идея.
Когда он высказал свои соображения Мишуеву, тот покачал головой.
— Это детские игры. Сегодня суббота, понаблюдаем за домом до понедельника, если они не появятся, сделаем обыск, объявим розыск, перекроем выходы из города — все как положено, и никуда они не денутся.
— А оружие?
— Ну и что? — презрительно выпятил губу Мишуев. — Первый раз, что ли, задерживаем вооруженных бандитов?
Старик попытался вспомнить, в скольких рискованных операциях участвовал Мишуев, но ни один эпизод так и не пришел в голову. Впрочем, он мог просто не знать всех деталей жизни подполковника.
— Вы, наверное, переутомились, — продолжал тот. — Эти угнанные машины, беспочвенные догадки, теперь фантастические идеи. Отдохните, и все войдет в норму.
Старик скрипнул зубами.
Выйдя в коридор, он направился к высокой, обшитой дубом двери, но оказалось, что начальник уголовного розыска выехал в область.
Старик хотел было пойти к начальнику управления или его заму, но передумал и махнул рукой.
— Ладно. Сам управлюсь.
Он никогда не любил ходить к руководству, и даже сейчас желание доказать Мишуеву, прозрачно и обидно намекнувшему на его возраст, что Старик — Сыскная машина, а он гордился этим прозвищем, — еще не вышел в тираж, не могло перевесить этой нелюбви.
Переступая порог управления, он ощутил, полное удовлетворение от принятого решения и весело подумал: сами управимся. Попрошу Крылова — подстрахует.
У Старика было много благодарных учеников, в их числе и начальник уголовного розыска, но самые теплые отношения связывали его с Крыловым.
И сейчас, продумывая предстоящую операцию, он знал, как взять в прикрытие.
Мысль о том, что подавляющее большинство людей, с которыми пришлось работать, ценит и уважает его, согрела сердце Старика. Но Мишуев…
Старик выругался про себя.
Нельзя ставить хорошего администратора руководить раскрытием преступлений. Никак нельзя. Он не способен схватывать детали, не укладывающиеся в привычные схемы. Как получилось, например, с угнанными машинами.
Угонов было четыре. Объединяла их одна странность: совершались профессионально, умело, с учетом расположения постов ГАИ выбирались маршруты движения, и когда, казалось, с добычей можно было делать все что угодно — ее бросали. Машины выглядели как после гонок по пересеченной местности: запыленные, смятые фартуки, разболтанные крепления ходовой части. Все остальное — в полном порядке, ни одной детали не снято. Создавалось впечатление, что это дело рук подростков, любителей острых ощущений, именно к такому выводу и пришли в конечном счете все, кто занимался этим делом.
Старика насторожил класс преступлений, гораздо более высокий, чем можно ожидать от озорующих юнцов. Полное отсутствие следов, стертые с рулевого колеса отпечатки пальцев и другие приметы почерка опытных преступников.
Но какую цель они могли преследовать? И Старик дал ответ — тренировка.
Николай Толстошеев когда-то был шофером, но за двенадцать лет, проведенных в колонии, естественно, утратил необходимые навыки. К тому же на работе он неудачно поднял мешок и сильно вывихнул левое плечо. Случилось это перед отпуском, и если предположить, что братьям понадобился водитель, то становится понятен их интерес к татуированному вралю Макогонову и объясняется та снисходительность к дилетанту, выдающему себя за отпетого рецидивиста, которая сразу же удивила Старика. Очевидно, судьба Макогонова была предрешена еще до того, как в него попала инкассаторская пуля.
Но полностью полагаться на Вальку бандиты не могли, он играл роль запасного варианта, и Николай, по предположению Старика, подлечив плечо солнцем и морскими ваннами, занялся тренировками, восстановив забытые способности.
Версия Старика подтверждалась тем обстоятельством, что во время нападения за руль захваченной машины сел не Макогонов.
Но Мишуев не оставил от нее камня на камне, и слова «беспочвенное фантазирование» были не самыми худшими из тех, которые он при этом использовал.
— Сами справимся, — повторил Старик. — Сами. Будет результат — тогда и посмотрим, кто чего стоит.
Вечером Старик встретился с Крыловым, описал сложившуюся ситуацию и изложил свой план.
— Вместе пойдем, — сказал Александр. — Я прикрою.
Он хотел добавить, что вообще-то положительный результат представляется ему маловероятным, но авторитет наставника оставался непререкаемым, и он промолчал.
Обговорили детали у Старика дома, за приготовленным на скорую руку немудреным ужином. Потом Крылов стал советоваться по делу о покушении на Нежинскую, но тут пришел Элефантов, и разговор пришлось прекратить.
— Я вот шел мимо, думаю — загляну на огонек… — сбивчиво начал Элефантов, чувствуя, что помешал. — Я на минуту, сейчас пойду дальше…
— Спешишь?
Он вздохнул.
— Да нет. Никто меня не ждет, дома пусто…
— Что так? — спросил Крылов, знающий, что от Элефантова ушла жена, но не докопавшийся до причин этого.
— Полоса неудач. И в одном, и в другом, и в третьем… А я всегда боялся стать неудачником.
— Неудачи — понятие относительное. То, что для тебя представляется дном пропасти, для другого — недостижимая вершина. Все зависит от точки отсчета.
— И от мнения окружающих, — вмешался Старик. — Каждый смотрится как в зеркало: каков он в глазах друзей, родственников, соседей? Нравится ли он им, уважают ли, любят? И волей-неволей старается угодить, сделать то, что от него ожидают. И здесь вся штука в том, какое зеркало перед глазами. Окажется кривое, начнешь приспосабливаться, искривишь сам себя, да так, что потом и не выправишь!
— Кривое зеркало! — повторил Элефантов. — Точно! Только как узнать, что оно кривое? Сразу, бывает, и не увидишь…
— Тут нет рецептов. Я тебе так скажу: надо веру в себя иметь, к душе прислушиваться, не спешить под других подстраиваться, так проще всего, но опасно — раз, два, три — и ты уже не ты. А когда произошло превращение — и сам не заметил.
Старик встал, стремительно прошелся по комнате, развернулся на каблуках.
— Да и не сразу оно происходит — превращението. Не бывает, чтобы заснул честным человеком, а проснулся преступником. Нет, последний шаг всегда подготовлен предыдущим. А знаешь, какой самый опасный? Первый шажочек…
— Работник уголовного розыска любой разговор к преступлению сводит, — улыбнулся Крылов. — Сергея-то это не волнует, у него дела не ладятся, в личной жизни непорядок, вот и упало настроение.
— Ничего! — Элефантов тряхнул головой и встал. — Все имеет свое начало, и все имеет свой конец. Я пошел.
— Ты не думаешь, что он как-то причастен к этому твоему выстрелу? — спросил Старик, когда они с Крыловым остались вдвоем.
— А почему я должен так думать?
— Мечется он что-то, мучается. Чувствуется — изменился за последнее время сильно. В чем причина?
— Работа не ладится. В один миг все, чего достиг со своими биологическими полями, могут объявить шарлатанством: завистников и недоброжелателей полно. Жена ушла к тому же! Причина?
— Может быть, может быть… А оружия у него нет?
— Вы что, действительно подозреваете…
— Не знаю, но сдается, что он прикасается каким-то боком к этой истории. Парень самолюбивый, в себе, видно, не очень уверенный, такие могут самые неожиданные штуки выкидывать. Чтобы доказать нечто окружающим, а чаще — себе. Так что проверь хорошенько все, что с ним связано. А я при очередной встрече присмотрюсь к нему хорошенько, прощупаю. Чувствую: там что-то есть!