— А для жены работа найдется?
— Разве она у тебя радиофизик? Я думал…
— Да, и занимается проблемами экстрасенсорной связи!
— Ну о чем разговор! Конечно, найдется!
Вот оно, решение проблемы! На этот раз узел будет наконец разрублен!
И он, и, главное, Мария избавятся от прошлого, начнут жизнь на новом месте. Что было — уйдет, и черт с ним, у него и так голова кругом идет от всех раздумий!
Перегнувшись через стол, Элефантов хлопнул своего будущего начальника по плечу.
— Считай, что я дал согласие!
— Отлично, старик!
— Хотя… — сквозь вызванную алкоголем эйфорию проступила реальность и созданная в воображении радужная картина поблекла. — Лучше я вначале посоветуюсь с женой…
Раньше все важные для семьи решения принимал он, и любое Галина считала правильным. И она мечтала переехать в столицу. Но теперь, говоря о жене, он имел в виду Марию. А та, во-первых, не была его женой, а во-вторых, принимала все решения не руководствуясь побуждениями, которых он так и не смог постигнуть. При таких обстоятельствах давать согласие явно преждевременно, особенно если учесть, что без Марии переезжать в Москву он не собирался.
— Да, посоветуюсь… И тогда…
Тон его стал неуверенным. Несмотря на опьянение, он понимал: у них с Марией нет совместного будущего.
— Давай быстрей, старик! Я должен говорить с руководством. Ты сколько здесь пробудешь?
— Еще недели две, наверное. Мне попутно навесили кучу заданий.
— Это долго. Позвони ей.
Элефантов представил телефонный разговор с Марией и тяжело вздохнул.
— Серьезные дела обговариваются при личных встречах…
Калина с некоторым удивлением развел руками.
— Смотри, тебе видней. Две недели можно и подождать. Получше в таких делах не тянуть…
— Понимаешь, посоветоваться надо… Тогда и решим… — уныло бормотал Элефантов.
Он опять впал в меланхолию. В последнее время резкие перепады настроения стали для него привычными.
— Когда решишь, сразу же сообщи.
— Ладно, — Элефантов кивнул.
Через шестнадцать дней он позвонил Калине и сообщил, что не может принять его предложение.
— Да ты что, старик? — удивился тот. — И голос у тебя какой-то не такой. Случилось что?
— Приболел, — глухо ответил Элефантов и попрощался. Что он мог объяснить?
Вернулся Сергей в субботу в середине дня. Несколько минут размышлял, куда ехать. Собственно, такого вопроса перед ним не стояло: конечно, к Марии! Но он боялся появляться у нее без предупреждения, чувствуя, что то горькое и стыдное, что вплеталось в их отношения и на что он старательно закрывал глаза, может проявиться при неожиданном визите.
Правда, однажды он спросил у нее, вкладывая в интонацию особый смысл:
— Я могу приходить к тебе без приглашения?
— Ну… меня трудно застать дома…
— Неважно. Могу или нет?
— Конечно.
Она, ответила так, будто не существовало никакого скрытого смысла в этих вопросах и ответах, словно в их отношениях не было двойного дна, на которое она сама же указала, заявив, что не может принадлежать только ему. И он не поверил в искренность ответа, ни к чему ее не обязывающего, так как запертая изнутри дверь гораздо надежнее скрывает от глаз незваного гостя то, что ему не следует видеть, чем словесный запрет. Но не поверила одна рассудочная половина его "я", а другая, чувственная, возликовала: ведь если не очень задумываться, то именно так и должна ответить Мария. Он рассердился на себя за эту радость и никогда не пользовался предоставленным ему правом.
— Ладно! Почему надо предполагать что-то нехорошее?
На этот раз он вошел в лифт и, в напряжении выйдя на площадку, увидел, что дверь в квартиру Нежинской распахнута настежь. В недоумении он замешкался.
— Руки вверх!
Мария с красным пластиковым ведром стояла у него за спиной и широко улыбалась. Понятно: выбрасывала мусор. В домашнем халатике, без грима, с веником в руках, она казалась совсем девчонкой, помогающей матери по хозяйству…
— С приездом! Чего ты молчишь?
— Ты одна?
— Конечно! — Ее голос звучал так, будто иначе и быть не могло. У него отлегло от сердца.
— Проходи, раздевайся. Как съездил?
Она была приветлива, доброжелательна, и ему стало стыдно за свои сомнения. Похоже, что Мария рада ему, значит, соскучилась, значит… Сергей поцеловал ее, она ответила, но вдруг высвободилась.
— Не надо.
— Почему? Что случилось?
— Да то, что я не терплю, когда сразу берут быка за рога!
— О чем ты говоришь, Машенька? Какого быка? Я люблю тебя, я очень скучал, я хочу…
— Посмотри на себя, у тебя на лице написано, чего ты хочешь!
Это было обидно и несправедливо, Элефантов отчетливо почувствовал, что она лжет, и раздраженность в голосе — попытка как-то замаскировать ложь. Между ними вползло нечто скользкое и постыдное, он сразу подумал, что Мария встает очень рано и с утра занимается уборкой, а сегодня обычный распорядок нарушен, и это нарушение как-то связано с ее ложью и ее неестественным поведением. У Элефантова задрожали губы. Он чувствовал себя как ребенок, потянувшийся к близкому человеку за лаской, а вместо нее получивший пощечину.
— Я должна собираться, меня Игорек уже заждался.
— Собирайся, я зашел на минутку повидаться.
Ему удалось совладать с собой, голос звучал ровно, и он постарался, чтобы фраза получилась небрежной: дескать, забежал мимоходом и то, что она уходит, его вовсе не огорчает.
Как неприкаянный, он прошелся по коридору, заглянул зачем-то на кухню, выкурил сигарету на балконе и вернулся в комнату.
Мария сидела перед зеркалом, уверенно манипулируя затейливыми флакончиками, замысловатой формы коробочками, разноцветными тюбиками. Все яркое, красочное, с вытисненными золотом названиями известных европейских фирм. Руки ее так и летали — штрих, черточка, мазок, точка…
Элефантов никогда бы не подумал, что она употребляет краски не меньше, чем вульгарно размалеванные девицы: Напротив, чистое гладкое личико убеждало каждого, что она совсем не прибегает к косметическим уловкам. Вот что значит вкус. И умение скрывать свои секреты. И то и другое у Марии, несомненно, имелось.
Говорить или нет?
Раз, два, три… Не глядя, как хирург инструменты, она безошибочно выбирала то тонюсенькую кисточку, то крохотный карандашик, то пушистый тампончик. Движения быстрые, точные, расчетливые.
Спирька утверждал, что она чрезвычайно расчетлива и практична. Элефантов был уверен в обратном, но ему все чаще приходилось убеждаться: тот болтает не зря и знает Марию гораздо лучше. Ведь сдружилась она с Толяном, имеющим выходы на импортную мебель, именно с началом ремонта!
Совпадение? Но тогда же появились Алик, Саша, Виктор — сантехника, паркет, монтажные работы. И вообще, у нее не было бесполезных друзей, каких-нибудь романтичных мечтателей или мечтательных романтиков. Все они обладали связями и какими-то возможностями. Вот разве что он сам…
Хотя… Эта мысль раньше не приходила в голову, и сейчас он даже вздрогнул. Ведь когда Мария пришла в НИИСАиС, он заведовал сектором и являлся ее непосредственным руководителем! Конечно, невеликий начальник, но всегда мог прикрыть опоздание или неуважительную отлучку, выполнить ее часть работы, представить в выгодном свете перед завлабом и руководством института. Кстати, он и делал все это, а значит, тоже был полезен. Неужели… В НИИ ППИ он уже не являлся начальником, к тому же прошлого хватало, чтобы относиться к Марии не так, как к другим, помогать с расчетами, когда она не укладывалась в срок. Значит, ей не было необходимости пускать его к себе в постель. До тех пор, пока он не защитил диссертации…
Черт побери! Это не совпадение — это продуманная линия поведения, образ жизни, круто замешанный на личной выгоде! Проклятый Спирька кругом прав! «А впрочем, так даже лучше, — мелькнула подленькая мысль. — Если Мария действительно настолько расчетлива, то она будет двумя руками держаться за меня! Ведь то, что я могу для нее сделать, не идет в сравнение с импортным унитазом! И за предложение поехать в Москву должна ухватиться!»
Мыслишка, что и говорить, недостойная. Плевать! Лишь бы Мария была с ним! Цель оправдывает средства? Раньше он так не думал. Изменился? И не только в этом. Он стал другим в тот момент, когда Мария заявила, что не может принадлежать только ему. Этим она перечеркнула образ Прекрасной Дамы, а он сделал вид, будто ничего не заметил. Один компромисс рождает второй, третий… Новый Элефантов мирился с унизительной неопределенностью своего положения и докатился до того, что готов вместо любви довольствоваться расчетливостью! И самое главное — он прекрасно понимал все это, как Понимает очнувшийся после наркоза хирургический больной, что ему ампутировали ногу. Но боль заглушена морфием, и в одурманенном сознании еще теплится надежда, что это только страшный дурной сон, проснувшись, он окажется здоровым и обе ноги, конечно, будут на месте… И ему, бедняге, только и остается пестовать свою сомнительную надежду — ведь больше он ничего сделать не в состоянии…