Адвокат больше не возвращался к идее с женитьбой и вместо этого посвятил себя задаче провести виконта по запутанному лабиринту отцовских дел. Он неподдельно горевал, замечая все более глубокую озабоченность во взгляде умных привлекательных глаз молодого человека, но не пытался приуменьшать тяжесть его положения: чем более полно милорд осознает все, тем более вероятно, что он преодолеет свое нежелание жениться ради богатства. Уиммеринг, уезжая из поместья, был почти уверен в том, что здравый смысл его нового патрона возьмет верх. Тот воспринял потрясающую новость молодцом, не ропща на судьбу, не произнося никаких горьких слов. Если он и винил в чем-то своего отца, то безмолвно, – казалось, виконт более склонен винить себя самого. Он несомненно был слегка ошарашен, но когда он придет в себя, был уверен адвокат, то, в поисках преодоления невзгод, вспомнит сделанное ему предложение и, возможно, обдумает его более спокойно.
Мистер Уиммеринг был не слишком душевным человеком, но, прощаясь с Адамом, он ощутил чисто человеческое желание помочь ему. Тот вел себя прекрасно, гораздо лучше, чем его отец вел себя в моменты внезапного потрясения. Усаживая Уиммеринга в один из своих экипажей, который должен был доставить адвоката в Маркет-Дипинг, Адам напутствовал его со своей восхитительной улыбкой;
– Боюсь, вы всю душу растрясете! Дорога такая же скверная, как в Португалии. Спасибо вам, что вы предприняли столь утомительное путешествие, я вам очень признателен! Я буду в городе через несколько дней – как только улажу некоторые дела здесь и посоветуюсь со своей матерью.
Он крепко пожал руку Уиммеринга и подождал, пока экипаж не тронется с места, прежде чем вернуться в библиотеку.
Адам снова сел за письменный стол с намерением навести некоторый порядок в разбросанных на нем бумагах, но когда собрал во внушительную стопку многочисленные счета от продавцов, то какое-то время сидел неподвижно, глядя в окно на желтые нарциссы, но совсем не замечая их.
Он был выведен из задумчивости звуком открывающейся двери и, оглянувшись, увидел, что в комнату заглядывает его младшая сестра.
– Он уехал? – заговорщически спросила она. – Можно войти?
Его глаза весело загорелись, но он ответил с подобающей степенностью:
– Да, но постарайся, чтобы тебя не было заметно! Она понимающе подмигнула.
– Из всей семьи ты нравишься мне больше всех, – призналась она, проходя по комнате к креслу, в котором недавно сидел Уиммеринг.
– Спасибо!
– Не то чтобы это о многом говорило, – добавила она задумчиво, – потому что я не беру в расчет тетушек, дядюшек и двоюродных братьев и сестер. Так что нас теперь только четверо. И сказать по правде, Адам, я любила папу только по велению долга, а Стивена не любила вовсе. Конечно, я могла бы любить Марию, если бы она не умерла до моего рождения, но я не думаю, что любила бы, так как, судя по тому, что рассказывает нам мама, она была гнуснейшим ребенком!
– Лидия, мама никогда не говорила таких вещей! – возразил Адам.
– Да совсем наоборот! Она говорит, что Мария была слишком хороша для этого мира, ну… ты ведь понимаешь, что я имею в виду, правда?
Он не мог этого отрицать, но предположил, что Мария, будь ей отпущено больше шести лет, возможно, изжила бы свою гнетущую добродетель. Лидия согласилась с этим, хотя и с сомнением, заметив, что Шарлотта тоже всегда была очень добродетельна.
– А я совершенно искренне привязана к Шарлотте, – заверила она его.
– И наверняка к маме тоже!
– Конечно, это ведь обязанность! – ответила она с достоинством.
Адам был ошеломлен, но, поглядев на сестру с минуту, благоразумно воздержался от комментариев. Он не слишком хорошо ее знал, потому что она была на девять лет моложе; и хотя во время его тягостного выздоровления частенько забавляла его своими подростковыми рассуждениями, ее приходы к его больничной койке были ограничены во времени: мисс Кекуик, гувернантка неопределенного возраста и сурового вида, вызывала Лидию из комнаты брата по прошествии получаса либо на урок итальянского, либо для часового упражнения на арфе. Плоды ее кропотливого усердия до сих пор не были видны Адаму, потому что, хотя в живом лице сестры сквозил незаурядный ум, она пока не проявляла признаков учености, которой можно было бы ждать от человека, образованием которого занимается столь знающая наставница, как мисс Кекуик.
Он спрашивал себя, почему Лидия обаятельнее своей старшей, гораздо более красивой сестры, когда та очнулась от каких-то неизвестных мечтаний и привела его в замешательство, спросив.
– Мы разорены, Адам?
– О, я надеюсь, что все это не настолько плохо!
– Мне следовало бы сразу тебе сказать, – перебила его Лидия, – что хотя я всегда решительно противилась образованию, от которого, как я очень быстро поняла, мне в любом случае не будет никакого проку, но я вовсе не глупа! Ну, если уж даже Шарлотта догадывалась, что мы годами пребывали на грани катастрофы, – а ведь никто не скажет, что она соображает лучше меня! И еще, Адам, мне уже исполнилось семнадцать, помимо того, что у меня уйма житейской мудрости, и я собираюсь помочу тебе, если смогу, так что, пожалуйста, не говори со мной таким тоном, будто меня это не касается!