— Интересно, можно ли тут что-нибудь сделать? — задумчиво промолвил мистер Тредголд, после чего мы двинулись обратно на Патерностер-роу, болтая о разных пустяках.
Назавтра я занял наблюдательную позицию у «Обители красоты» и в конце концов дождался нужной мне особы.
Ближе к полудню мелкая изморось постепенно переросла в частый дождь. Повсюду вокруг гремел и громыхал город. Лондонцы всех чинов и званий, от живущих впроголодь трудяг до изнеженных роскошью бездельников, сновали взад-вперед по грязным закупоренным артериям огромного бессонного зверя, занятые всяк своими делами, — кто брел по слякотным пасмурным улицам, кто катил в каретах с зашторенными окошками, кто трясся в переполненных омнибусах, кто восседал на передке грохочущих тяжелогруженых телег.
Несмотря на ранний час, уже смеркалось, и в окнах домов и лавок горел свет. «Мы живем в темном мире», — любят повторять проповедники, и в тот день метафора воплотилась в явь.
Я уже довольно долго стоял на Риджент-стрит, глазея в витрину «Месье Джонсон и К°»[121] и размышляя, не порадовать ли мне себя новой шляпой. Внезапно я увидел в стекле отражение женщины лет тридцати, которая прошла у меня за спиной и остановилась перед дверью «Обители», разглядывая кричащую вывеску. Поколебавшись, она двинулась дальше, но через несколько шагов снова остановилась и после короткого раздумья вернулась к двери заведения.
У нее было открытое честное лицо и в ушах висели дорогие изумрудные серьги. Я проворно шагнул вперед, препятствуя ей войти в «Обитель». В первый момент она оторопела, но я быстро уговорил ее отойти от двери. То был мой первый урок смелости, и я превосходно с ним справился. Я также обнаружил, к немалому своему удивлению, что обладаю природным даром убеждения в подобных ситуациях: я в два счета завоевал доверие дамы, и после недолгого обсуждения дела она согласилась принять участие в осуществлении моего плана.
Через несколько минут она вошла в «Обитель красоты», сразу же изъявила желание принять ванну и сняла с себя одежду и драгоценности в раздевальне, как в свое время сделала миссис Боннер-Чайлдс. Зная, что в настоящее время мадам Матильда находится в заведении одна, я вошел следом за своей сообщницей, выждал несколько минут, чтобы она успела зайти в купальную комнату, а затем имел удовольствие застать на месте преступления мадам, умыкающую изумрудные серьги.
Мы обменялись несколькими словами, и мадам, похоже, осознала ошибочность своего поведения. «Обитель» приносила ей изрядный доход, и она решительно не желала оказаться замешанной в судебном процессе, возбудить который, заверил я, теперь будет проще простого.
— Это недоразумение, сэр, чистое недоразумение, — жалобно заскулила она. — Я всего лишь собиралась переложить серьги в надежное место, как поступила служанка с драгоценностями другой дамы, только я тогда ничего не знала…
В конце концов она отдала мне украшения миссис Боннер-Чайлдс, страдальчески заламывая руки и горячо обещая уволить служанку, по глупости своей никого не поставившую в известность, что она убрала бриллианты клиентки от греха подальше.
Мистер Тредголд выразил глубокое удовлетворение, что дело улажено столь быстро и тихо, без всякого суда; а мистер Боннер-Чайлдс незамедлительно выписал на имя фирмы чек на крупную сумму, значительная часть которой была переведена на мой счет в банке «Куттс и К°».
Следует также коротко упомянуть о деле Джосаи Плакроуза — потому что оно дает представление о неприятной стороне моей работы на мистера Тредголда, а также по ряду других причин, кои станут понятны впоследствии.
Плакроуз этот был человеком самого заурядного пошиба: один из великого множества мясников, умудрившийся сколотить порядочный капитал весьма сомнительными (как шепотом выразился мистер Тредголд) способами. В возрасте двадцати четырех лет он оставил мясницкое ремесло, немного выступал на ринге, работал лодочником и щеточником, а потом вдруг чудесным образом вылез из грязи, обратившись джентльменом, владельцем особняка на Веймут-стрит и немалого состояния.
Плакроуз — верзила со змеиными глазками и багровым шрамом на щеке — недолгое время состоял в браке с женщиной, прежде служившей в каком-то богатом доме. Он обращался с женой просто по-скотски, и в один прекрасный день осенью 1849 года бедную даму нашли мертвой, с размозженным черепом, а Плакроуза арестовали за убийство. Ранее Плакроуз неоднократно пользовался услугами нашей фирмы для решения разных вопросов коммерческого свойства, а потому, естественно, он нанял Тредголдов и в качестве своих адвокатов. «Неприятная необходимость, — доверительно признался старший компаньон, — избежать которой я не могу, поскольку Плакроуз привел к нам немало выгодных клиентов. Он, разумеется, заявляет о своей невиновности, но тем не менее дело попахивает сомнительно». Затем мой собеседник спросил, не представляю ли я часом, каким способом можно решить эту «небольшую проблему».
Коротко говоря, я нашел такой способ — и впервые за все время моей работы на Тредголдов малость поступился своей совестью. Входить здесь в подробности не имеет смысла. Дело слушалось в январе 1850 года, с Плакроуза сняли обвинение в убийстве, и впоследствии на виселицу отправили невиновного человека. Я не горжусь этим, но я справился со своей задачей настолько хорошо, что никто — даже мистер Тредголд — и не заподозрил правды. Ну и долой с воза этого гнусного Плакроуза.
Во всяком случае, я так тогда думал.
После истории с мадам Матильдой, произошедшей в феврале 1848 года, у меня началась жизнь, о какой всего полуголом ранее я и помыслить не мог, — жизнь, не имевшая ничего общего с моими прежними интересами и устремлениями. Вскоре стало ясно, что у меня настоящее призвание к работе, вменявшейся мне в обязанность у Тредголдов, — и действительно, я взялся за нее со сноровкой, удивившей даже меня самого при всей моей самоуверенности. Я собирал информацию, обзаведясь широкой сетью знакомств в верхах и низах столичного общества; я изобличал в опрометчивых поступках, подкреплял фактами шаткие свидетельства, наблюдал, вел слежку, предостерегал, умасливал, иногда угрожал. Вымогательство, присвоение чужого имущества, преступное половое сношение,[122] даже убийство — характер дела не имел значения. Я мастерски выискивал слабые места, а затем находил способ бесповоротно развалить судебный процесс, возбужденный против нашего клиента. Мой особый дар заключался в умении выведывать простые человеческие недостатки — крохотные семена низости и своекорыстия, которые, будучи извлечены на свет и обильно политы, превращались в саморазрушительную силу. И вот наша фирма процветала, а лучезарная улыбка мистера Тредголда становилась все шире.
Сам Лондон стал моей мастерской, моим ремесленным цехом, моим где я применял на практике все свои познавательные способности. Я стремился интеллектуально овладеть им, как овладевал любым научным предметом, к которому обращал свой ум в прошлом; стремился заарканить и укротить Великого Левиафана, поселившегося в моем воображении, подчинить своей воле бессонное чудовище, в чьем ненасытном чреве я обретался ныне.
Повсюду — от блистательных высот просвещенной утонченности до клоачных глубин варварского невежества, от Мэйфера и Белгравии до Роузмари-лейн и Блюгейт-Филдс, — повсюду распознавал я его характерные черты, его многоликие сущности, мириады его особенностей и проявлений. Я наблюдал за щипачами, съемщиками[123] и прочими представителями воровского ремесла, работавшими на запруженных народом улицах Уэст-Энда при свете дня, и за налетчиками,[124] выходившими на свой грубый промысел с наступлением темноты. Особый интерес вызывали у меня проститутки всех рангов: облаченные в шелка куртизанки, развязно выступавшие под руку со своими лордами и джентльменами, панельные девки самого низкого пошиба и прочие разновидности женщин веселого[125] поведения. Каждый день я пополнял свой запас знаний и каждый день расширял собственный опыт в части развлечений, какие мог предложить этот город — единственный и неповторимый в божьем мире — человеку страстного темперамента и богатого воображения.
Я не намерен описывать вам свои многочисленные амурные приключения; подобные рассказы в лучшем случае скучны. Но об одном из них все же упомяну. Девушка, о которой пойдет речь, относилась к разряду так называемых ряженых.[126] Дело произошло вскоре после истории с мадам Матильдой: я вернулся на Риджент-стрит, чтобы еще раз взглянуть на шляпные изделия, предлагавшиеся на продажу в ателье «Месье Джонсон и К°». Она собиралась перейти улицу, когда я обратил на нее внимание: хорошо одетая, миниатюрная, с ямочкой на подбородке и маленькими изящными ушами. Стояло пасмурное сырое утро, и я находился достаточно близко, чтобы разглядеть жемчужные капельки влаги у нее на локонах. Вместе с группой пешеходов она быстро пересекла мостовую и остановилась на противоположном тротуаре, нервно теребя выбившуюся из-под шляпки длинную прядь волос. В следующий миг я увидел пожилую женщину, переходившую улицу в нескольких шагах позади нее, и сразу понял: это присмотрщица, приставленная хозяйкой борделя следить за девушкой, чтобы та не сбежала в «рабочей одежде». У неимущих особ не хватало денег на пышные туалеты, необходимые для поимки клиентов, — такие как у модных кокоток, что ошиваются у театральных подъездов и