„Утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают, а надеющиеся на Господа обновятся в силе, поднимут крылья, как орлы“.
Вот где тайна неиссякающей силы и воли к добру у всех этих героев веры, начиная от Моисея и ап. Павла и кончая такими, как Ливингстон, который с компасом и с Евангелием в руках и в сердце пробивается через дикие леса южной Африки на расстоянии тысяч верст, окруженный враждой и клеветой со стороны работорговцев.
Они были среди людей одиноки, но никогда не были одни. „Не бойся, только веруй“. „Не бойся, Я с тобой“. „Око Мое над тобою“. „Не оставлю вас сиротами - приду к вам“, - говорил Христос Своим ученикам.
Молитва, как реальное общение с живым Богом, давала им постоянный приток силы.
„Господь Бог помогает Мне, поэтому Я не стыжусь, поэтому Я держу лицо Мое, как кремень [Ис. 50].
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко,
И верится, и плачется,
И так легко, легко...
Так говорит Лермонтов о силе молитвы, к которой он прибегает в минуты грусти. Молитва переносит сознание с маленького „я“ на великое „Ты“, поднимает над жалкой видимостью в духовный, необъятный мир, где царствует Бог (см. пс. 76, которым особенно укреплялся в минуты уныния друг обездоленных детей Георг Мюллер: в этом псалме уныние переходит в состояние ликующего восторга с того момента, когда душа человека переводит свой взор с своего „я“ на Бога).
Через веру в Бога человек находит пути к природе, этой великой утешительнице человека. Через Творца он приходит к общению с тварью.
Оскар Уайльд, будучи в тюрьме, под влиянием Евангелия уверовал в духовное, „мистическое“ начало в жизни, и в связи с этим он говорит в конце своего произведения „De profundis“:
„В обществе, как оно устроено - нет места для меня. Но природа, чей нежный дождь одинаково орошает правых и неправых, имеет для меня деревья в горах, где я могу укрыться, и глухие долины, в чьем молчании я могу рыдать непотревоженный.
Она увесит ночь звездами, чтобы я мог бродить в темноте, не спотыкаясь, и пошлет ветер завеять следы моих ног, чтобы никто не мог преследовать меня: она очистит меня в великих водах и исцелит меня горькими травами“.
Живая вера через молитву не только дает силу переносить скорбь - она претворяет страдание в радость силою любви.
Когда мы страдаем за любимое, то любовь заглушает в нас боль.
Чем больше мы постигаем любовь Христа к нам и Его светлый, совершенный Образ, тем сильнее загорается в душе ответная любовь, жажда жизнь свою отдать за Него.
И в особенности мысли о Его страданиях поднимают усталую душу.
Поэтому и говорит апостол: „Помыслите о Претерпевшем такое над Собою поругание от грешников, чтобы вам не изнемочь и не ослабеть душами вашими. Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха“. А ведь Он, „вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление“ [Евр. 12, 2. 3]. „Я это сделал для тебя, что же ты сделал для Меня?“ - написано на одной картине Распятия Христа.
У креста, где Он распят, мы начинаем постигать тайну страданий, те проблемы, которые неразрешимы для сухого рассудка. Иван Карамазов в своем бунте против мирового устройства заостряет вопросы о несправедливых страданиях людей, а особенно детей, и спрашивает: „Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело бы право простить?“ Алеша, вместо отвлеченных доказательств, напоминает ему: „Брат... Существо это есть, и Оно может всё простить, всех и вся и за всё, потому что Само отдало неповинную кровь Свою за всех и за всё. Ты забыл о Нем, а на Нем-то и созиждется здание, и это Ему воскликнут: „Прав Ты, Господи, ибо открылись пути Твои!“
Он напоминает о той любви, которую нельзя понять, но нужно принять... о той тайне Божественной Любви, перед которой „да молчит всякая плоть“...
Вчера я до утра читал Божественную повесть О муках Господа и таинствах любви,
И негодующая совесть терзала помыслы мои:
Чего мы ждем еще? Какого откровенья?
Зачем же прячем мы под маскою сомненья Клеймо порока? (Льдов)
И тот, кто принимал эту любовь и в ответ на нее отвергал себя, радовался страданиям и самой смерти за Христа.
В чаше наслаждений этого мира есть горечь на дне. Мир прикрывает свои приманки цветами радости, за которыми таится змея - и она рано или поздно ужалит и отравит смертельным ядом.
Между тем, в самых страданиях за Христа есть радость.
Недавно я видел в Дрезденской галерее картину, на которой изображена смерть св. Севастиана.
Юноша привязан к дереву. Он пронзен стрелами, - но в глазах его, обращенных к небу, отражается одухотворенное спокойствие, переходящее в восторг. Любовь ко Христу превратила эти пернатые стрелы в крылья, и ими душа исторгнута ввысь. „Крепка, как смерть, любовь“.