На это способна нежная женственность, заложенная в душу человека. Она умеет сказать не суровое нравоучение друзей Иова „тебя Бог наказал“, но слово участия.
„Жалеть человека надо“, каждого, и того, кто глубоко пал.
Ведь каждый грешный человек - „это тоже ты!“ (tat twam asi, как гласит восточное санскритское изречение, которое так любил наш судебный оратор Кони).
„Люби человека в грехе его“, - говорит старец Зосима.
Но именно человека надо жалеть и любить, а не грех его, - больного, а не его болезнь.
Поэтому прав был один писатель, который иронически воскликнул: „Добрые... Они мир погубили!...“
И не слышится ли еще в Ветхом Завете гневное обличение фальшивой доброты лжепророков, которые приходят с „мягкими словами“: „всё к лучшему!“ Так любят говорить и современные добродушные проповедники, которые, вместо того, чтобы решительно извлекать погибающих из болота греха, любезно „пожимают им руки“. Они забывают, что только „любящим Бога все содействует ко благу“ [Рим. 8, 28].
Евангельская помощь возливает на раны не только елей, но и вино, чтобы предохранить от гниения, дезинфицировать. Это мужественная сторона Евангелия.
Оно утешает человека, но в то же время бичует его грех. Оно не противится злому, но до крови сражается против зла, против греха. Оно соединяет женственную мягкость с мужественной твердостью, без которой первая вырождается в гибельную, расслабляющую сентиментальность.
Оно борется с человеком за человека.
Это не опиум, одуряющий человека, но подчас „суровая любовь“.
Христос говорит грешнице: „И Я не осуждаю тебя“... и в этой благости елей. Но дальше Он прибавляет: „Иди и больше не греши“, - это вино, сберегающее от гибели.
„К одним будьте милостивы... а других страхом спасайте“.
Да, в этот мир, лежащий во зле и скорби, нельзя идти без Христовых вина и елея.
А со Христом можно идти и в самый вертеп разбойников, в долину скорби, можно жить в миру.
Часто одно лишь слово Евангелия, сказанное с верой, приносит силу и возвращает к жизни.
Помню, однажды умер в знакомой мне семье единственный сын: он утонул во время купанья. Мать, убитая горем, обратилась ко мне у его гроба с вопросом:
- „Скажите, мой Боря жив?“ - „Если б я утверждал это, что дадут вам мои убеждения? Но вот я напомню вам слова Самого Христа: „Бог не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы“.
Эти слова Христа поддержали ее веру и возвратили ей душевную бодрость.
В тюрьме я встретился с одним смертником, присужденным за многократные убийства к казни. Его
звали Соловьем-разбойником (настоящая фамилия его была Соловьев).
Когда пропала надежда на помилование, обычная энергия стала покидать его. Страх перед будущим, тревога, сознание вины и заслуженное™ кары, что он признавал и сам, - стали угнетать его. В то же время он был безграмотен и почти ничего не знал из Евангелия. Я рассказал ему, как мог, о всепрощении Христа, воспользовавшись и тем, что на груди у него было вытравлено чернью большое распятие, - о помиловании блудного сына, о разбойнике на кресте. В последний раз я принес ему картинку, на которой был изображен Христос и припавший к груди его кающийся юноша. Я спросил его: „Кто это?“ - „Это Христос“... - „А другой кто?“ - „Не знаю!“ Я сказал: „Это - Соловьев!“ Тогда он взволновался, глаза его засверкали. Он схватил картинку, сжал ее в руке и воскликнул: „Это мой мандат. С ним завтра я пойду на смерть!“
Так Евангелие побеждает страх смерти.
Но оно же побеждает и страх жизни.
Там же был один интеллигентный человек, который сидел за отказ от военной службы по нравственным убеждениям. Требуя свободы, он объявил смертельную голодовку. Семь дней не ел и не пил. Пытался покончить с собой.
Мы вдвоем с одним добрым священником (оптинским иноком) старались его успокоить и ободрить.
Больше всего подействовало на него напоминание о престарелой старухе-матери, которая ведь не перенесет удара.
В решительную минуту, чувствуя непреклонность его решения покончить с собой (он уже пробовал крюк,
привинченный к потолку), я спросил его - обращался ли он к Богу в молитве?
Он сказал, что религия - это предрассудок, противоречащий его разуму. Я настойчиво просил его и оставил ему написанную на бумажке краткую молитву: „Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного“.
На другой день на прогулке (он имел силу еще гулять и беседовать, несмотря на полное истощение от голода) он был оживлен и весел.
„Я прочитал вашу молитву... признаться, больше по дружбе к вам. Вы с о. Георгием вчера сделали подкоп любви в моей душе“.
В тот же день пришло известие о его освобождении. Он стал принимать пищу, быстро поправился, нашел работу. Потом мы виделись еще несколько раз.