На протяжении следующих двух столетий и вплоть до наших дней естественные и гуманитарные сферы почти не пересекались. Разумеется, некоторые физики увлеченно музицируют в струнных квартетах, а литераторы пишут книги, где восторгаются чудесами природы, пока еще не познанными наукой. Но две эти культуры (как их стали называть в середине XX века) считались в основном несовместимыми, разделенными глубокими противоречиями, укорененными в разуме и, вероятно, неотъемлемыми от человеческой природы как таковой.
В любом случае в течение нескольких веков после заката Просвещения было просто некогда думать об унификации естественных и гуманитарных наук. Поток информации все время нарастал, и наука, пытаясь приспособиться к этому процессу, постоянно дробилась на все новые дисциплины, которые в последнее время стали возникать как грибы после дождя. В свою очередь, изящные искусства продолжали расцветать блестящими и причудливыми фантазиями. Мало кто предпринимал попытки возродить философские поиски, которые казались старомодными и безнадежными. Но идеи Просвещения не были признаны несостоятельными. Они не погибли, о них просто забыли.
Стоит ли возобновлять путь к идеалам Просвещения именно сейчас, и есть ли у нас шансы достичь их на этот раз? Да, поскольку сегодня наши знания значительно обогатились и цели Просвещения кажутся гораздо более достижимыми, чем в эпоху первого расцвета просветительских идей. И еще потому, что решение многих современных проблем зависит от улаживания межрелигиозных противоречий, примирения неоднозначных моральных принципов, совершенствования тех явно ущербных основ, на которых зиждутся экологические движения, и (самое главное!) выяснения смысла нашего существования.
Изучение взаимосвязей между естественными и гуманитарными науками должно быть заложено в основы общего образования во всем мире, как гуманитарного, так и естественно-научного. Разумеется, достичь этой цели не так просто. В академических и научных кругах сегодня существуют самые разные взгляды на приемлемую идеологию и методологию. Западная интеллектуальная жизнь всецело подчинена влиянию авторитетных консерваторов. Так, в Гарвардском университете, где я преподавал на протяжении четырех десятилетий, основным критерием при подборе кадров была реальная или ожидаемая перспективность специализации кандидата. Все начиналось с обсуждения на уровне факультетских отборочных комиссий, затем рекомендации подавали на рассмотрение декану факультета искусств и наук, после чего наконец последнее слово оставалось за президентом Гарвардского университета. Президенту помогала в этом специальная экспертная комиссия, сформированная как из сотрудников университета, так и из приглашенных лиц. Ключевой вопрос, на который предстояло ответить экспертам: «Является ли данный кандидат выдающимся специалистом в своей исследовательской области?» В переводе на обычный язык с преподавательского это практически всегда означало: «Впишется ли он в коллектив?» Считалось, что если собрать в коллективе достаточное количество таких специалистов с мировым именем, то они каким-то образом превратятся в интеллектуальный суперорганизм, который будет интересен как для студентов, так и для спонсоров университета.
Ранние этапы творческого мышления – самые важные – не складываются из мозаики узких специализаций. Плодотворный ученый мыслит как поэт – масштабно, порой фантастично – а работает как бухгалтер. Но мир видит его именно в этой, последней роли. Готовя статью для технического журнала или выступая на конференции перед коллегами, ученый избегает метафор. Он очень не хочет, чтобы его упрекнули в пристрастии к риторике или поэтике. Если в научной работе и встречаются экспрессивные слова, то их количество сводится к минимуму, к ним прибегают во вводной части или в обсуждении, следующем за представлением данных, либо их могут использовать для прояснения смысла технической концепции, но только не по их прямому назначению, для передачи эмоций. Язык автора научной статьи непременно должен быть сдержанным и полностью подчиняться логике, построенной на объективных фактах.