Способность чувствовать тревогу, утверждает Лиделл, и способность планировать будущее — две стороны одной медали. По его мнению, «тревога является как бы тенью мышления, поэтому чем больше мы узнаем о тревоге, тем лучше мы можем понять мышление человека». Здесь Лиделл выносит один аспект проблемы, которым интересовались Кьеркегор и Гольдштейн и который снова и снова будет возникать в этой книге: это вопрос о взаимосвязи между творческими возможностями человека и его способностью испытывать тревогу. Способность человека исследовать реальность с помощью своего воображения, способность пользоваться символами и значениями, а также способность менять свое поведение на основе этих процессов — все это имеет непосредственное отношение к способности испытывать тревогу[194].
Остается только добавить, что, как считает Лиделл, уникальные творческие способности человеческого ума и человеческая тревога имеют один и тот же источник: и то, и другое является следствием социальной природы человека (термин «социальная» в данном случае следует понимать как межличностная и внутри-личностная). Это соответствует и моим представлениям, а также представлениям многих исследователей, о которых идет речь в данной книге. Лиделл утверждает: «Как мышление, так и его тень — тревога — являются продуктами социального взаимодействия людей»[195]. И мне хочется подчеркнуть, что такое социальное взаимодействие основывается на тех внутренних возможностях, которыми обладает личность.
Исследование страхов у детей
Если мы думаем, что страхи у детей выражают реакцию на конкретную угрозу (исходя из разумного предположения, что ребенок должен бояться того, что угрожало ему раньше), мы будем сильно удивлены. Чаще всего дети боятся обезьян, белых медведей и тигров — то есть животных, которых они никогда не встречали, если не считать редких посещений зоопарка. Кроме того, как установлено в результате исследований, важную роль у детей играют страхи, связанные с призраками, ведьмами и другими таинственными существами, которых ребенок тоже никогда не видел. Почему дети боятся воображаемых вещей? Этот вопрос заставляет нас задуматься о взаимосвязи страха и тревоги и о происхождении детских страхов и тревоги.
Несколько десятилетий назад ученые, исследовавшие психологию страха, пытались найти первоначальные, врожденные стимулы, вызывающие страхи, которые можно бы было связать с инстинктами. Предполагалось, что ребенка должны пугать темнота, животные, большие водоемы, грязные предметы и т. д. По мнению Стэнли Холла, многие из таких страхов достались человеку в наследство от его животных предшественников. Затем ученые занялись новой задачей: исследуя эти страхи один за другим, они опровергали гипотезы об их «врожденной» природе. Наконец, в системе бихевиориста Д.Б. Уотсона осталось только два вида страха. Уотсон пишет о младенце: «Лишь две вещи вызывают у него реакцию страха — громкий звук и потеря опоры»[196]. Все прочие страхи, согласно этой гипотезе, «вторичны», то есть образовались по типу условного рефлекса.
Но дальнейшие исследования детских страхов показали, что Уотсон чрезмерно упрощает положение вещей. Различные исследователи пришли к выводу, что два этих «первоначальных типа страхов» встречаются отнюдь не у всех младенцев. По словам Джерсильда, «нельзя выявить изолированные стимулы, которые бы вызывали реакцию страха… Ситуации, которые могли бы спровоцировать у младенца так называемый «врожденный» страх, это не просто шум или потеря опоры, но любой интенсивный, внезапный, неожиданный или незнакомый стимул, с которым организм как бы не умеет обращаться»[197]. Другими словами, та ситуация, на которую организм не способен адекватно отреагировать, содержит в себе угрозу и вызывает реакцию тревоги или страха.
Я думаю, что споры о «врожденных страхах» между защитниками гипотезы об инстинктах и бихевиористами были сражением с ветряными мельницами. Попытка ответить на вопрос, с какими конкретными страхами рождается младенец, заводит нас в лабиринт неверных представлений. Более уместный вопрос звучит так: какие способности организма (неврологические и психологические) позволяют ему адекватно действовать в ситуации угрозы? Что же касается вопроса о «врожденном» или «приобретенном», достаточно лишь предположить, что когда способности организма неадекватны ситуации, он реагирует тревогой или страхом, и сегодня это происходит совершенно так же, как во дни наших предков. Проблема «приобретения» страхов и тревоги после рождения сводится к двум вопросам — созревания и обучения. У меня, кроме того, вызывает сомнение классификация Уотсона: можно ли вообще отнести описанные им реакции младенцев к категории «страхов»? Не являются ли они скорее недифференцированными защитными реакциями, которые правильнее было бы назвать словом «тревога»? Эту гипотезу подкрепляет неспецифический характер подобных реакций — тот факт, что «страх» не возникает постоянно у одного и того же ребенка в ответ на один и тот же определенный стимул.
194
Ниже, обсуждая взаимосвязь феномена тревоги и обеднения личности, мы увидим, что человек, подавляющий свою тревогу, подавляет также свои творческие способности. Это обедняет личность. Но обратное утверждение, — что чем чаще человек испытывает тревогу, тем большими творческими способностями он обладает, — не всегда оказывается верным (см. главу 11).
195
Ход мыслей Лиделла, который привел его к такому умозаключению, очень близок к ходу мыслей Салливана, а также имеет много общего с представлениями Фрейда и Маурера.