Это может происходить следующим образом: ребенок испытывает тревогу в своих взаимоотношениях с родителями. Он не способен справиться с этой тревогой непосредственно, например, сказав себе: «Я боюсь, что мама меня не любит», — поскольку это усилило бы тревогу ребенка. Иногда родители помогают ему скрывать тревогу, утешая и ободряя ребенка, что не затрагивает стержня его тревоги. Тогда тревога переносится на «воображаемый» объект. Я ставлю термин «воображаемый» в кавычки по той причине, что при глубоком анализе иррациональных страхов можно открыть, что таинственный объект замещает собой какого-то абсолютно реального человека из окружения ребенка. Конечно, подобный процесс перемещения тревоги происходит и у взрослых, но взрослые люди успешнее рационализируют свою тревогу, так что ее предмет кажется более «логичным» и «разумным».
Наша гипотеза, согласно которой эти страхи выражают стоящую за ними тревогу, помогают также понять, почему ребенок боится не тех животных, которые его окружают, а, скажем, гориллу или льва. Страх по поводу животных часто представляет собой проекцию тревоги, переживаемой ребенком во взаимоотношениях с ближними (например, с родителями). Случай маленького Ганса, описанный Фрейдом, является классическим примером такого процесса[206]. Я думаю, что боязнь животных также может быть проекцией агрессивных чувств ребенка, направленных на членов семьи. Эти чувства вызывают тревогу, поскольку реализация их в действии повлекла бы за собой наказание или неодобрение.
Наша гипотеза позволяет, кроме того, понять, почему детские страхи столь непредсказуемы и изменчивы. Если страхи выражают скрытую тревогу, то тревога может перемещаться, фиксируясь то на одном, то на другом объекте. То, что при внешнем анализе кажется непоследовательностью, на более глубоком уровне нередко оказывается вполне последовательным. Сам Джерсильд говорит о связи непостоянных страхов с тревогой, стоящей за ними:
«Когда в жизни ребенка существуют сложности, беспокоящие его с разных сторон, за исчезновением одного вида страхов вскоре может последовать появление какого-то другого, несколько иного характера»[207].
Через несколько лет после выхода первого издания этой книги я беседовал с Джерсильдом, и он согласился с моим выводом о том, что подобные страхи на самом деле являются проявлением тревоги. Он удивлялся, что сам не подумал об этом раньше. Мне кажется, что такая неспособность увидеть очевидное показывает, насколько трудно сойти с проторенной дороги традиционных представлений.
Другим подтверждением гипотезы о том, что эти детские страхи выражают тревогу, является еще одно наблюдение: часто попытка успокоить ребенка с помощью слов не помогает ребенку преодолеть (а не спрятать) свои страхи. Гольдштейн считал, что при конкретном страхе слова зачастую помогают ослабить накал эмоции. Если ребенку, например, кажется, что загорелся дом, его страх можно устранить, показав, что никакой опасности нет. Но если опасения ребенка выражают скрытую за ними тревогу, беспокойство сохранится или переключится на новый объект.
Косвенно нашу гипотезу поддерживает и тот факт, что «страхи» ребенка тесно связаны с аналогичными эмоциями его родителей. Исследование, проведенное Хэгманом, показало, что коэффициент корреляции между выраженными детскими страхами и страхами матери составляет 0,667[208]. Джерсильд выявил «явное соответствие между частотой страхов у детей из одной и той же семьи; коэффициент корреляции колеблется от 0,65 до 0,74»[209]. Джерсильд объясняет это тем, что страхи родителей «влияют» на страхи детей, то есть ребенок учится бояться некоторых вещей, потому что их боятся родители. На мой взгляд, в таком объяснении имеются пробелы. Существует другое объяснение, о котором так много говорили, что оно уже звучит банально: главным источником тревоги детей являются их взаимоотношения с родителями[210].
Итак, я предполагаю, что связь страхов детей со страхами их родителей, а также взаимосвязь страхов у братьев и сестер из одной семьи объясняется тем, что за этими страхами стоит перемещенная тревога. Другими словами, если родители в семье испытывают интенсивную тревогу, она неизбежно окрашивает их взаимоотношения с детьми, что, в свою очередь, усиливает тревогу (то есть страхи) у детей.
207
Джерсильд продолжает: «Например, ребенок боится, что его покинут; всякий раз, когда мать ненадолго покидает дом, у него возникает страх. Этот страх можно связать с другими симптомами, которые впервые возникли при появлении в доме нового младенца. При таком состоянии конкретные проявления страха могут уменьшаться в ответ на попытки родителей успокоить ребенка, но затем появляются новые страхи, — например, боязнь спать в темной комнате, — если сохраняется стоящее за этим страхом чувство неуверенности».
Приведу один подлинный случай: мальчика трех лет отправили на ферму к бабушке и дедушке, потому что его мать должна была скоро родить. Мать родила двойню и, когда она приехала к мальчику, у того появился сильный «страх», объектом которого был трактор. Родители обратили внимание, что из-за своего «страха» мальчик все время старался быть около них, как бы ища защиты от трактора. Родители полагали, что настоящей причиной «страха» было ощущение одиночества и ненужности, возникшее у мальчика в результате разлуки с родителями и появления двух новорожденных. Поэтому они не обращали внимания на «страх трактора» и все свои усилия посвятили тому, чтобы мальчик мог преодолеть чувство отчужденности. Вскоре страх перед трактором исчез. Если бы родители исходили из гипотезы, что это действительно страх перед трактором, не исключено, что они могли бы помочь мальчику освободиться от страха. Но, если верно предположение родителей о том, что данный страх скрывал за собой тревогу, в этом случае «страх» просто переключился бы на новый объект.
209
Jersild and Holmes,