Но вместо стола с белоснежной скатертью и национальными яствами он увидел перед собой аудиторию института под счастливым номером триста тридцать три. Завораживающий райский сон развеялся, уступая место зелёной классной доске, студенческим партам и начертательной геометрии. «Начерталка», напыщенно раздувая щёки, стояла рядом с Мамедали Керимовичем, держа в руках огромный деревянный транспортир.
Ещё минуту назад убаюканная мыслями раздражённость встрепенулась и опять врезалась острыми иголками в преподавателя. Несмотря на большой педагогический опыт, он уже не мог справляться с эмоциональной молодой порослью. Студенты каждый раз с шумом вваливались в аудиторию и ещё долго не могли успокоиться. Бурлящие горные реки с визгом впадали в спокойное тихое озерко, баламутя воду и поднимая со дна песок. Им было всё равно, что нарушается то равновесие, которое создал Мамедали в своей душе. Кладя заботливо, боясь ошибиться, маленькие гирьки то на одну чашу весов, то на другую, он с трудом находил баланс между движением и покоем. Железные уточки, показывающие уровень, почти соединялись, но всё разом нарушалось под стремительным напором юношеской крови. Преподавателю, может, и хотелось, так же смеясь и шутя, быть одним из студентов, но время невозможно повернуть вспять, передвинув стрелки часов на полдесятого утра.
«Пара» начала медленно катиться по ухабистой, неасфальтированной дороге знаний со множеством глубоких ям и крутых поворотов. Повозка, в которую был впряжён длинноухий осёл, жалобно скрипела, везя на себе сорок разудалых «гавриков». Путь её был долгий и нелёгкий, наполненный линиями, проекциями и эпюрами. Множество точек, расположенных на рассекающих пространство плоскостях, с любопытством смотрели на лихих пассажиров повозки, с трудом впитывающих скрытые тайны «начерталки». Вытянутая во всю стену учительская доска разогнула исписанную мелом спину. Она пыталась изо всех оставшихся сил помочь студентам разгрызть гранит науки.
Тщетность всех прилагаемых усилий первым понял Мамедали Керимович. Сегодня телегу с ослом невозможно было сдвинуть с места. Её колёса ушли глубоко в попавшуюся на пути яму с грязью, которая намертво захлопнула болотистый капкан. Чаша терпения на глазах начала переполняться коричневой жижей, в какой-то момент достигшей края…
Вертя подушечками пальцев мелок, ощущая одновременно его шершавость и гладкость, Мамедали неожиданно поднял руку. Крикнув что-то непристойное по-азербайджански, он запустил белый кусочек в направлении последней парты. Именно оттуда, по его мнению, исходил наибольший шум, мешающий проводить занятие, и, несомненно, там располагалась та самая яма с грязью, мешающая повозке сдвинуться с места.
Мелок со звоном стукнулся о дальнюю стену, чуть выше голов сидящих студентов. Оставив жирную светлую закорючку на тёмно-розовой крашеной стене, он рассыпался на мелкие брызги, которые окатили пол-аудитории. Студенты инстинктивно пригнулись, вцепившись в парты. Словно пехотная рота по команде залегла в окопы, испугавшись пущенного поверху снаряда.
Гнетущая тишина нависла над полем боя. Слышно стало даже летающую зигзагами муху, похожую на неприятельский бомбардировщик. Мамедали Керимович победоносным взглядом Наполеона охватил всю аудиторию, перебирая глазами трофеи – склонившиеся головы студентов.
Неожиданно его рука почувствовала приятную теплоту, возникшую от прикосновения другого тела. Это была с виду такая важная начертательная геометрия, превратившаяся вдруг в Елену Ивановну, простую миловидную женщину средних лет, второго преподавателя на занятии. Она ласково погладила разгневанного дедушку.
Мгновенно раздражённость, до этого плотно сидевшая внутри специалиста «начерталки», улетучилась. «Идите домой, я закончу урок», – тихо прошептала коллега ему на ухо. Внутри Мамедали будто кто-то без спроса щёлкнул выключателем, перекрыв подпитывающие потоки энергии. У него сам собой возник вопрос: «А зачем это всё? Зачем я ни свет ни заря каждый день должен, разминая старые косточки, собираться на работу? Надевать глаженую рубашку, повязывать галстук и походкой раненого гуся бежать в институт?» Второе «Я», которое постоянно стремилось на работу, призадумалось. Видимо, оно смирилось с доводами первого «Я», желающего спокойной старости… Мамедали Керимович медленным шагом вышел из аудитории под номером триста тридцать три, и больше его в институте никто не видел.