Он любит жить, но впечатления переживает неглубоко, социальный трагизм недоступен его чувствам, только ужас пред своей смертью он может чувствовать глубоко и выражает его порою ярко и сильно. Мещанин всегда лирик, пафос совершенно недоступен мещанам, тут они точно прокляты проклятием бессилия…» (Горький М. Собр. соч. Т. 16, с. 198–199).
Но автор этих слов не останавливается на Ф.И. Тютчеве. Он решительно относит к писателям-мещанам не кого-нибудь, а Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. «Ожидаю, что идолопоклонники закричат мне: „Как? Толстой? Достоевский?“. Я не занимаюсь критикой произведений этих великих художников, я только открываю мещан. Я не знаю более злых врагов жизни, чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие своё к страданиям мира. Они учат мучеников терпению, они убеждают их не противиться насилию, они всегда ищут доказательств невозможности изменить порядок отношений имущего к неимущему, они обещают народу вознаграждение за труд и муки на небесах и, любуясь его невыносимо тяжкой жизнью на земле, сосут его живые соки, как тля» (там же, с. 207).
Возникает вопрос: кто же, по А.М. Горькому, не мещанин? Кого он имеет в виду, говоря о мещанстве? Вот лишь некоторые его черты:
1. «Мещанство — это строй души современного представителя командующих классов. Основные ноты мещанства — уродливо развитое чувство собственности, всегда напряженное желание покоя внутри и вне себя, темный страх пред всем, что так или иначе может вспугнуть этот покой, и настойчивое стремление скорее объяснить себе всё, что колеблет установившееся равновесие души, что нарушает привычные взгляды на жизнь и на людей» (с. 194).
2. «Мещанин не способен видеть ничего, кроме отражений своей серой, мягкой и бессильной души» (с. 199).
3. «Мещанин любит иметь удобную обстановку в своей душе. Когда в душе его всё разложено прилично — душа мещанина спокойна. Он — индивидуалист, это так же верно, как нет козла без запаха… Подумайте, как это красиво — в центре мира стоит жирный человечек с брюшком, любитель устриц, женщин, хороших стихов, сигар, музыки, человек, поглощающий все блага жизни, как бездонный мешок. Всегда несытый, всегда трусливый, он способен возвести свою зубную боль на степень мирового события, „я“ для этого паразита — всё!» (с. 207–208).
4. «Мещанин в политике ведёт себя, как вор на пожаре, — украл перину, снёс её домой и вновь явился на пожар гасить огонь, который он же сам тихонько раздувал из-за угла…» (с. 211).
5. «Одно из свойств мещанской души — раболепие, рабье преклонение перед авторитетами» (с. 207).
6. «Мещанин любит философствовать, как лентяй удить рыбу, он любит поговорить и пописать об основных проблемах бытия — занятие, видимо, не налагающее никаких обязанностей к народу и как нельзя более уместное в стране, где десятки миллионов человекоподобных существ в пьяном виде бьют женщин пинками в животы и с удовольствием таскают их за косы, где вечно голодают, где целые деревни гниют в сифилисе, горят, ходят — в виде развлечения — в бой на кулачки друг с другом, при случае опиваются водкой и во всём своём быте обнаруживают какую-то своеобразную юность, которая делает их похожими на первобытных дикарей…» (с. 209).
7. «Он обладает, как все паразиты, изумительной способностью приспособления, но никогда не приспособляется к истине» (с. 218).
Я мог бы привести новые цитаты из анализируемой статьи, но, боюсь, они увели бы нас ещё дальше от ответа на вопрос о том, кто мещанин, а кто не мещанин. Надо прямо сказать: противоречивым вышел у А.М. Горького образ мещанина. Он вмещает в себя, с одной стороны, «жирного человечка с брюшком, любителя устриц, женщин», а с другой — авторов «Войны и мира» и «Братьев Карамазовых». Но не будем делать поспешных выводов: у А.М. Горького в его статье есть достаточно ясный ответ на вопрос о том, кто не мещанин. Это рабочий. Но не реальный рабочий, а идеальный, будущий. Именно он противостоит расплывчатой массе мещан.
«Великое, неисчерпаемое горе мира, — пишет А.М. Горький, — погрязшего во лжи, во тьме, в насилии, обмане, — моё личное горе. Я есть человек, нет ничего, кроме меня». Это миропонимание, утончённое и развитое до красоты и глубины, которой мы себе представить не можем, вероятно, и будет миропониманием рабочего, истинного и единственно законного хозяина жизни, ибо строит её он (с. 208).
Но почему именно рабочий, а не крестьянин или интеллигент станет носителем немещанского миропонимания? Казалось бы, какие здесь могут быть сомнения, например, по поводу русских писателей? Вот какую оценку Горький даёт русской литературе: «Вся наша литература — настойчивое учение о пассивном отношении к жизни, апология пассивности» (с. 207).