— Но ты так и не сообщила об этом.
— Нет. Все любили его, и я думаю, что немного опасалась, что мне никто не поверит. Я доверилась лучшей подруге. Та позавидовала. Сказала, что он помешался на мне, и что мне следовало чувствовать себя польщенной, — она снова невесело рассмеялась. — Ей тоже было семнадцать. Что можно знать в семнадцать лет? Я старалась чувствовать себя польщенной, но всё сложнее было чувствовать что-либо еще, кроме страха. Я могла позаботиться о себе. Я знала приемы самозащиты, но… что-то такое было в его глазах, чего я прежде не видела. Что-то злое. И голодное. И я не понимала почему, но это меня пугало.
Рэйф ждал, так как не мог спросить. Он пожалел, что они не находились в более уединенном месте, но у него было подозрение, что если бы так и было, то Изабелл не захотела бы, — или не смогла, — рассказать ему об этом. Он подумал, что ей как раз необходима обособленность такого места, где находилось не так уж много людей. И они не были так уж близко. Еда, музыка и тихий смех, временами доносившийся из другой части комнаты.
Тут присутствовала нормальность.
Он подумал, что Изабелл боялась, что не сможет держать себя в руках, чтобы рассказать об этом, если бы они были одни. Или так, или она бы намеренно решила рассказать ему обо всем без намека на интимность. В общественном месте между ними был стол, и все уродство могло бы быть смягчено или затемнено, или даже отброшено в самом конце с наигранным пожатием плечами и вежливой фразой: «Но это всё произошло, естественно, давным-давно».
В зависимости от его реакции на ее рассказ.
В зависимости от того, насколько хорошо он его воспримет.
— Разумеется, в те дни не так уж много говорили о преследовании, — ее голос был ровным и контролируемым. — То есть, это происходит только со знаменитостями, а не с обычными людьми. Не с семнадцатилетними девочками. И точно это не мальчики, которых знаешь всю свою жизнь. Так что когда я, наконец, рассказала своему отцу, он поступил, как он считал нужным. Он не позвонил в полицию — он решил разобраться с парнем. Очень разумно, без криков и угроз. Всего лишь по-дружески предупредить его, что меня он не интересовал, и ему следовало бы держаться от меня подальше.
— Вот и стрессовый фактор, — пробормотал Рэйф.
— Как выяснилось, так оно и было. Мой отец не мог этого знать. Никто не мог этого знать. Он слишком хорошо прятал свое настоящее лицо. Если бы мой отец пошел в полицию, и все восприняли бы угрозу всерьез, может быть, всё закончилось бы иначе. Но после того, как всё закончилось, они сказали мне, что… может быть, это всё равно бы случилось. Может быть не сразу, но он ничего подобного не делал и был таким хорошим парнем, так что они бы все равно его надолго бы не удержали. Так что, вероятно, ничего бы не изменилось, если бы я вела себя по-другому, если бы мой отец повел себя иначе. Может быть.
— Изабелл…
— Это случилось в среду. Я пришла домой из школы, как всегда. Приехала с подругой, потому что мой отец считал, что я достаточно взрослая, чтобы иметь собственную машину. Она высадила меня и потом поехала к себе, а я прошла к дому. Как только я закрыла дверь за собой, то поняла, что что-то не так. Всё было не так. Может быть, я почувствовала запах крови.
— О, Христос, — тихо сказал Рэйф.
— Я зашла в гостиную, и… они были там. Мои родители. Сидели на диване. Рядышком. Они держались за руки. Мы узнали потом из записки, которую он оставил, что он заставил их пройти туда под дулом пистолета. Усадил их. А потом застрелил. Обоих. У них даже не было времени испугаться, они выглядели… удивленными.
— Изабелл, мне так жаль, мне так жаль.
Она моргнула, и на мгновение казалось, что ее губы дрожат. Потом она справилась с собой и спокойно ответила.
— История могла бы на этом и закончиться. Если бы так, я бы никогда не стала ясновидящей. Я не знаю. Никто не знает.
— Но это было только начало. Я повернулась, — чтобы побежать в полицию или позвонить туда, не знаю. А он стоял там. Он сказал, что ждал меня. У него был пистолет, с автоматическим глушителем; вот почему соседи ничего не услышали. Я сначала была слишком напугана, чтобы кричать, просто в шоковом состоянии, но потом он сказал мне, что убьет меня, если я хотя бы пикну. Так что я не издала ни звука. На протяжении всех этих часов, всю ночь, я так и не издала ни звука.
Рэйф пожалел, что не мог выпить. Он пожалел, что не мог помешать ей закончить ее рассказ. Но он не мог сделать ни того, ни другого.
— Оглядываясь назад, зная то, что я знаю теперь, думаю, что если бы я издала хотя бы звук, то он не обезумел бы так. Я думаю, что его выводило из себя то, что, что бы он ни делал со мной, он не мог заставить меня закричать. Или хотя бы заплакать. Даже не понимая как, или что это значило, я отбирала у него его силу.
— Он, — прямо там, в гостиной, на ковре, перед моими мертвыми родителями, сорвал с меня одежду и изнасиловал, прижимая пистолет к моей шее. Он продолжал повторять, что я принадлежу ему, что я — его, и он заставит меня это признать.
— Он делал со мной такое, что я даже не считала возможным. Мне было лишь семнадцать. Еще ребенок. Я была девственницей. И у меня никогда не было парня, который был бы заинтересован в чем-то помимо простого поцелуя. Я знала о сексе, но… я не могла понять, почему я не умерла, почему то, что он делал, не убило меня. Но это не убило. У меня шла кровь. И мне было больно. И с течением времени, его красивое лицо, которое он носил так долго, становилось всё уродливее. Он начал обзывать меня. Бить меня. Он взял пистолет, — и причинил мне больше боли.
Она вздохнула и медленно стала перечислять.
— Сломанные ребра, челюсть и сломанное запястье, смещенное плечо. Синяков так много, что и не сосчитать. Внутри вся разорвано. В конце концов, он сидел на мне, обеими руками держа меня за голову, и бил ее об пол снова и снова. Крича, что я принадлежу ему, и он заставит меня это признать.
Изабелл не сдержала слез. Ее глаза были очень яркими, голос тихим. Она закончила.
— А его прикосновение обжигало. У него были красные глаза, и рога, и чешуя, а дыхание пахло серой.
Тревис чувствовал довольство, в котором он не хотел признаваться, — или показывать его, — когда увидел, что Элли ждет его у полицейского участка после работы. Сидя на капоте его машины в очень короткой юбке.
— Тебе не стоит быть одной этой ночью, — он сказал ей, пытаясь не смотреть на ее длинные ноги, которые смотрелись превосходно под ослепительным светом уличных фонарей.
Она изумленно изогнула бровь.
— Я на ярко освещенной стоянке. В полицейском участке. Помимо помещения, это — наиболее безопасное место.
— А может быть, и нет. Кто-то из наших офицеров-женщин считает, что за ними следят, а может, даже преследует.
— Правда? — она спрыгнула с машины и пожала плечами. — Ну, я не блондинка. И я могу позаботиться о себе.
— В опасности могут быть не только блондинки, знаешь ли. Или ты не слышала о теле, которое нашли сегодня?
— Слышала. Также знаю, что она мертва уже пару месяцев. Так что может быть, это другой убийца.
Тревис не хотел признаваться, что не настолько близок к внутренним кругам расследования, чтобы быть в курсе последних теорий, так что просто пожал плечами и сказал.
— Но все же, в этом районе пропали другие женщины, и не все из них — блондинки. Тебе в самом деле следует вести себя поосторожнее, Элли.
— Так мило, что ты беспокоишься обо мне.
Он поморщился.
— По тебе этого не скажешь.
— Почему?
— Тебе смешно. Я не какая-то игрушка, с которой ты играешь, Элли. Или если так…
— Если так, то что? — она подошла ближе и обхватила его руками за шею.
— Если так… тогда скажи мне, пока я не выставил себя чертовым дураком, — сказал он и поцеловал ее.
Она рассмеялась.
— Поверь мне, сладенький, ты не игрушка. Мне нравятся мускулистые и умные мужчины. Ты подходишь под это описание, не так ли?