– Могла бы хоть предупредить, что вы затеяли. Теперь из-за тебя и у меня неприятности, а оно мне надо. Кадры велели у тебя заявление взять. Можешь больше на работу не выходить.
Меня вдруг тоже понесло, что, мол, к ним по-человечески относились, квартиру, да, не дали, только комнату, а скольким и это не светит, по общежитиям всю жизнь мотаются, институт закончила, на работу устроилась. Потом жалела, что так набросилась на нее, патриотизм взыграл, комсомольский дух наружу выплеснулся. А мы как мучились в своем сарае на Коганке, не приезжие, коренные одесситы не знаю в каком колене. Дед, бабка, мама с Леней и мы с Алкой, Ленька потом еще и женился. И все в одной глиняной мазанке, сортир на улице. Деду трехкомнатную квартиру обещали, ну как же – уважаемый человек, всю жизнь на одесский порт корячился, орден Ленина первый получил, а помер от военных ран не вовремя, так про все заслуги забыли, еле эту двушку отстояли на Шестой Фонтана.
– А я буду ходить, вам назло, и никто не имеет права меня выгнать. Я теперь единственная кормилица. Сколько будут канючить с оформлением документов, месяц, два, полгода, год, не знаю. Пока не уедем, с базы ни шагу. До последнего дня. Ты, что ли, будешь меня кормить или эти сволочи? А комната? Да подавитесь; чтоб она провалилась вместе с домом и всеми вами!
Лилька стала снова безумно заикаться, перекошенное от злости ее лицо покрылось потом, пена летела у нее изо рта. Не проронив больше ни слова, я тихо удалилась, аккуратно прикрыв за собой дверь. В их парадной и прежде никогда не горели лампочки, однако свет с улицы позволял различить хоть контуры лестниц и перил. А сегодня был полный мрак, как только родители водят детей в детский сад на первом этаже, ничего же не видно, ушибить ребенка можно.
Оказавшись на улице, я невольно отшатнулась назад. Совершенно белый густой туман плотно облепил меня со всех сторон. Как в фильме ужасов, который смотрела в летнем кинотеатре на Шестнадцатой станции Большого Фонтана. Он, как чудовище, опускался откуда-то сверху, прижимая меня к земле. Ее не было видно, как саму себя, ни рук, ни ног. Может, я стала привидением от Лилькиных проклятий. Страх вдруг крепко скрутил меня железным обручем, какие на бочках с вином. Было такое ощущение, что я окунулась в грязную воду вместе с головой. Дышать стало тяжело, не хватало воздуха, я старалась глотать его, как можно шире раскрыв рот. На языке чувствовала неприятную соленоватость, будто только что выпила рассола. Одежда вмиг намокла вместе с волосами.
Я принялась махать руками, чтобы как-то раздвинуть эту неприступную белую стену. Крикнула, но звук комком застрял в глотке. Где-то совсем далеко простуженно, еле уловимо шумел маяк бакен. Этот звук с детства вызывал у меня животный страх. Как, должно быть, страшно тем, кто находится в такую погоду в море. На суше тревожно, а там… С трудом различая кромку своего дома, я мелкими шажками, наконец, добралась до собственной парадной. Дома, тихо проскочив на кухню, подогрела молоко, немного успокоилась. Что делать? Так патриотическая спесь уже улетучилась, растворилась в тумане. Осуждать Лильку и ее маму, зная всю их нелегкую судьбу? Но как утром ехать на работу вместе с ней в одном автобусе, я не представляла.
Я закуталась в старое бабкино пальто и выскочила на балкон покурить. Странный треск или стук отвлек меня от моих мучительных мыслей. Я вздрогнула, перегнулась через балконную решетку, крепко держась за нее руками. Ничего не видно. Опять воцарилась мертвая тишина. Туман еще гуще; как волны в шторм накатываются на берег, так и он мощно наплывал на мостовую и несся по ней так стремительно, словно старался поскорее выбраться из туннеля или аэродинамической трубы.
Алка выскочила на балкон:
– Что ты здесь делаешь?
– Ничего я не делаю, курю. Слышала треск? Может, дерево старое рухнуло?
Внезапно разом вспыхнул свет в окнах многих квартир, на парадной захлопали двери. Дружок заметался по коридору, безумно лая. Бабка заорала, чтобы мы немедленно одевались и сразу на улицу. Это землетрясение! Мы услышали крик бежавших по лестнице соседей. Весь дом пришел в движение. На улице в полном тумане было спокойно. Соседний «генеральский» дом как безмолвно спал, так и продолжал спать. Только из Лилькиного двора доносился шум и чувствовалась какая-то суета, как у нас. Их пришибленная пятиэтажка – три первых этажа нормальные, с потолками под три метра, два других достроены, типичные «хрущевки», когда подпрыгивать не надо, чтобы достать до потолка, – выглядела подобно букве «г». В углу в подвале размещалась кочегарка, которая нас отапливала. То ли грунтовые воды, то ли пустоты после выборки камня ракушечника под фундаментами, но наши оба дома стали проседать и трещать.