- А огород? – спросил я о главной проблеме.
- А на огород пусть женатики свои семьи привозят, – продолжил инженер. - Готов им щитовые дачные домики собирать. Это быстро. Без особого шика - шесть на шесть метров. Две комнаты с верандой застеклённой. Тут грунт крепкий. Вспучиваний почвы от морозов не ожидается. Можно просто на бетонные блоки поставить вместо фундамента. И печку в каждый дом чугунную с плитой – для крымской зимы достаточно. Мыться в наши же бани пусть ходят по субботам. По сравнению с мазанками на Тамани - с земляным полом и под соломой – райское жильё будет. Особенно если по железной кровати подарить.
- Майнай, майнай, - кричал Жмуров, стоя по пояс в воде и размахивая руками.
Юшко за манипуляторами воровайки осторожно опускал готовый шлюз на выбранное инженером место.
Матросы в резиновых штанах от ОЗК, торча в воде, подстраховывали крановщика, слегка ворочая на весу тяжеленую конструкцию.
Наконец шлюз встал на место и от него отцепляли стропальные крючья.
- Стоп машина. Вира помалу, - крикнул Жмуров и тросы с крючьями поплыли вверх.
Тут прямо как на строительстве египетских пирамид. Собрали шлюз на каменоломне в Аджимушкае. Скрепили камни стальными скобами и обвязали трехмиллиметровой проволокой. Привезли издалека и установили по месту.
Шлюз представлял собой три блока плотного известняка. Два коротких на одном длинном. Между короткими хорошо отесанными каменюками деревянный подъемный шверт из дуба – широкая двухдюймовая доска в раме из пятидюймового лафета, пазы обильно смазаны нутряным салом бизона.
Закрыли шлюз и природный затон, огороженный плотиной, превращается в испаритель. Надо воды добавить – открыли шлюз. Вручную. Важно, чтобы само озеро не высыхало ниже уровня шлюза. Но Жмуров не зря тут матросиков с рейками по воде два дня гонял – глубины теодолитом промеривал. Встала конструкция как родная. У воровайки вылет стрелы двенадцать метров. Для нас достаточно. Главное, чтобы за три тонны сильно не вылезать в нагрузке.
Потом в ход пошли заранее заготовленные нашими лесорубами дубовые сваи из лафета, между которыми проложим дубовые же доски – ограничитель плотины, чтобы водосток не засыпался материалом с плотины. Краснофлотцы впятером такую сваю забивают в дно. Один держит, четверо сверху синхронно ««бабой»» тюкают. Тяжёлая работа – сваю надо на метр в грунт вколотить, чтобы потом не косила. ««Баба»» - это такая тяжёлая дубовая колода из пня с ручками.
- Мало нас для такой работы. Так еще вы половину личного состава забрали к себе, - выговаривал мне политрук своё недовольство.
Да. Согласен. Мало. Забить надо минимум по восемь свай в четырёх направлениях. А в воде работает всего две бригады набивальщиков свай. В лагере кок остался, но это святое – он ужин на всех готовит. Себя политрук также в святые записал – рукой водитель. Остальные матросы в колхозе ангар ставят во главе с мичманом. Трое в госпитале. Больше рабочих взять неоткуда. Мои мужики к ним в помощь щебень с бутом на каменоломне собирают. Много его там осталось после зимовки мужиков-камнеломов тарабринских. Остальные все при деле.
Руководит в воде работами непосредственно мой инженер. Политруку тут делать совершенно нечего.
- Пошли, лучше, перекурим, - предложил я. – А то смотреть на работающего человека можно долго. И не устать.
В курилке политрук вдруг… Хотя почему вдруг? Я давно этого вопроса от него ожидал. Вдруг он спросил про мои документы. Удивительно только, чего целую неделю телился.
Показал ему свой военный билет офицера запаса. Он у меня еще советского образца с серпасто-молоткастой звездой на каждой странице.
Сверил Митрофанов фотку с оригиналом. Полистал. Почитал.
- Что же вы раньше мне не сказали, что сами из политсостава, товарищ капитан? – с некоторой обидой в голосе политрук вернул мне документ.
- А что бы это поменяло в наших отношениях? – пожал я плечами.
- Многое. – Твёрдо заявил Митрофанов. - Вы же член партии?
- Вступил в конце семидесятых. Работал в ««Правде»», если вам так интересна моя партийная жизнь, - ответил я несколько уклончиво, но и эта информация вызвала уважительный взгляд политрука.
- Когда Сталин умрёт? – огорошил меня Митрофанов неожиданным вопросом.
- В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году.
- Долго еще. Это хорошо, - политрук упал внутрь себя. Даже курить позабыл. Папироса в его пальцах погасла.