Разговор в тарантасе не ладился поначалу. Но постепенно разговорились и господа. Подполковник сказал:
— Хороша погода, не правда ли?
— Будет вам скоморошить, — отвернулся Петр Заичневский.
— А вы — напрасно… Я ведь к вам зла не имею… Вы ведь сами, господа, неосторожны… Плохо тайничаете… Нет ничего такого тайного, что не стало бы явным… В писании сказано…
— Да ну! — глянул на Житкова Заичневский. — А я думал, в вашей инструкции…
— Пустое, Петр Григорьевич… Есть власть — есть крамола… Одно без другого не бывает-с…
— Так будет! Будет другое государство! И обойдется оно без жандармов. Потому что будет оно — народное!
— Как же вы достигнете такого государства?.. Поясните… Право же, я — не в службу, а в дружбу…
Заичневский усмехнулся:
— Да очень просто, мсье лейтенант-колонель. В империи восемь тысяч студентов, да войско, в котором офицеры — образованные люди, да арестанты, вроде меня, да раскольники, которых вы притесняете! И все — недовольны! Организуемся, объединимся и — переворот!
— И вы — вот так-с… Запросто об этом? — вполголоса спросил Житков.
— Да что скрывать-то? Подполковник покачал головою:
— Однако…
— А вы не тревожьтесь! Вы (осмотрел с насмешливой юношеской почтительностью немолодого подполковника) к тому времени уж и в отставку выйдете! Мы вас не тронем! Живите себе да замаливайте грехи!
— Спасибо на добром слове, — почти серьезно сказал Житков.
— Не на чем!
— Стало быть, вы этак рассуждаете без стеснений!
— Чего же стесняться в своем отечестве?
— Да уж это… само собою… Я-то думал, быль молодцу не укор… Мало что в юности взбредет… А вы, оказывается, всериоз… И печатни ваши, и речи…
— Да как же не всериоз? Революция в России будет непременно! И сделаем ее мы!
— Вы… Как не так… Ваши-то уж все и взяты…
— Ну и что? Мы выйдем на свободу…
— Возможно… Ежели по-умному с графом Петром Андреичем…
— С каким Петром Андреичем?
— Вот — революцию желаете делать, а управляющего Третьим отделением не знаете…
Заичневский рассмеялся:
— Узнаем!..
Житков тоже повеселел:
— Не беда… Перемелется — мука будет…
— А кто из наших взят? Аргиропуло взят? Новиков, Покровский…
Житков весело, будто не слышал вопроса, сказал:
— Никогда не называйте имен, Петр Григорьевич.
Заичневский осекся и вспыхнул. Он — проболтался.
Он вдруг, в один миг, сообразил, что все его конспирации были просто забавами, что в истинную осторожность не играют.
— Неужели вы донесете? — резко спросил он. Житков улыбался:
— Вы честны, а потому доверчивы… Но служба есть служба… Да вы не отчаивайтесь… Многие ваши взяты, может быть, и эти (нарочно не повторил имен)… Так что ничего нового служба моя не добавит… Революционеры и жандармы — они, насколько я понимаю, как бы впряжены в одну телегу-с… Игра есть такая детская… Казаки-разбойники… Знаете?
В этот миг кончилось детство Петра Заичневского. Оно кончилось не в родительском доме за чтением философов, не в гимназии над запрещенными листками, не в университете за тайными книгами. Оно кончилось не в отчаянных спорах о народной доле и не в печатнях, не в ярких речах, не в смелом вызове окружающей действительности, нет. Оно кончилось здесь, в полицейском тарантасе. Потому что детство исчезает лишь тогда, когда реальная ответственность реально хлестнет поперек честной, открытой, ни в чем не сомневающейся души.
Здесь, в полицейском тарантасе, бок о бок с жандармским офицером, на дороге, пропадающей в хлебах, и был, собственно, закончен пролог его жизни…
ОТ АВТОРА
То была пора Чернышевского и Герцена. В. И. Ленин писал, что «беззаветная преданность революции и обращение с революционной проповедью к народу не пропадает даже тогда, когда целые десятилетия отделяют посев от жатвы…». В те времена и было поднято, как писал В. И. Ленин, «великое знамя борьбы путем обращения к массам с вольным русским словом».
Так явилось название моей книги о Петре Заичневском:
СНАЧАЛА БЫЛО СЛОВО.