Ведь всё равно город вместе с прошлой жизнью остался там — за спиной.
Вот и сейчас он смотрит мне в затылок, набивая на нём перекрестие мишени, чтобы одним выстрелом невидимого гарпуна вернуть меня в своё прогнившее лоно. Город… Этот, и такие же, как он, поглотили людей, словно ненасытные чудовища, ждущие и жаждущие новых подношений из людских исковерканных судеб. Города засосали в себя почти всё население страны. Деревня умерла. Остались живы лишь те поселения, у которых правители жизни открыли заводы и фабрики. Теперь сельчане просто рабы, трубящие от звонка до звонка за гроши. Раньше, рассказывал отец, был вариант держать подсобное хозяйство, тем и жить. Но теперь эту альтернативу отняли, поставив большую часть видов перспективно животноводства и растениеводства за грань закона. Есть фабрика — будь добр, делай богаче бенефициаров, получай свои крохи, трать, чтобы сделать богаче других бенефициаров. Все детали должны работать, все… Только вот, я и мои спутники, теперь уже не часть этого механизма — сами по себе. И теперь я смотрю вдаль, без мыслей о прошлом, без мыслей о будущем, без мыслей о настоящем…
Я просто взираю на окрестности и не делаю никаких оценок, противопоставлений, суждений и заключений. Просто сижу и смотрю вперёд… Наверное, так чувствовали себя моряки, ходившие под парусом во время полного штиля. Неопределённость — само гнусное и пространное уныние. Второй день на настоящей свободе и уже такой грех. Ведь, уныние — грех, не так ли? Раньше его прогоняли за меня, давая шоу по ТВ, вдоволь выпивки, чужих страстей в СМИ. Теперь всё надо делать самому. Даже прогонять уныние.
Слышу, как на крышу кто-то поднимается, оборачиваюсь. На потрескавшийся от времени толстый рубероид ступает Сергей. По его лицу кажутся понятными, схожие с моими чувства.
— Скучно, не находишь? — усевшись рядом и помолчав с минуту, нарушает он тишину.
— Ага, — охотно соглашаюсь, — жуть…
— Как думаешь, кто сейчас на наших местах?
— В УИЦ? — уточняю и получаю утвердительный кивок. — Ну, на моём, стопроцентно, Олег. Этот фрукт давно меня подсиживал.
— Не, а! — не соглашается Сергей. — Этот, скорее всего, уже моё кресло продавливает. Карьерист, мать его… Наверное, начальству всю задницу вылизал…
— Да, нет. Наверное, твоё кресло усадили продавливать кого-нибудь из кадрового резерва. А Олежка довольствуется должностью старшего консультанта.
— Ну, может и так, — не стал спорить шеф. — Скучно… — принялся он за своё.
— Не трави душу, — махнул я рукой. — Как там Лиза?
— Нормально, — недовольно бурчит Серёга. — Предъявляла мне сейчас за то, что я её пацана младшего скрутил.
— В смысле?
— Ну, вы же сказали «забери из школы». Думаешь, он к незнакомому дядьке сам в машину полез?
— Да, уж. Об этом я как-то не подумал…
— Ой! — скривился он. — Вот, на счёт, «подумал» или «не подумал» — не надо! У меня ощущение, что ты в последние дни вообще ни хрена не думаешь!
Повисла пауза. Мы сидели и молчали. Минута, две, три, пять…
— Скучно… — снова заводит мой товарищ старую пластинку. — Может, виски?
— А есть?
— Есть.
— Так, давай! — обрадовался я, и товарищ бодро извлёк из внутреннего кармана своего поистрепавшегося за последние сутки пиджака двухсотграммовую флягу.
— Ты чего раньше молчал? — с негодованием спрашиваю, отпив немного.
— Повода не было, — пожимает он плечами.
— А сейчас есть?
— А нужен? — раздаётся из-за спины.
Обернувшись мы в негодовании. Пред нашими оторопелыми взорами предстали двоих мужчин. Один лет пятидесяти, в темно-бурых спортивных штанах, заправленных в зимние ботинки, куртке из кожзаменителя — явно не по сезону, и, почему-то в шапке, хотя на улице стоит теплынь. Второй помоложе, наверное, наш с Сергеем ровесник — одет поприличнее. Голубые джинсы, светлая ветровка, такие же светлые, то ли белые, то ли слегка серые кроссовки, правда, всё старое, потёртое. Но главным в их виде мне справедливо показались смотрящие на нас два ствола обреза охотничьего ружья, который сжимал в руках молодой незваный гость.