Завершая весьма неполный отчет о психологической атмосфере, в которой вращается и пытается выжить российский интеллигент, я хотел бы упомянуть два последних фактора, значение которых ни в коем случае нельзя недооценивать и которые в какой-то степени компенсируют перечисленные выше недостатки. Это русский патриотизм и парадокс, связанный с русским поклонением машине.
Интервенция союзников в Россию после окончания войны была самой бесполезной, бездарно проведенной и в дальнейшем пагубной авантюрой, которую только может показать современная история. Материалистическая философия выражала, по крайней мере, хоть какую-то разновидность интернационализма, даже если она означала только верность международному социализму. Из-за интервенции и отношения, которое от нее унаследовала зарубежная пресса, Россия оказалась в духовной изоляции от остального мира, которая сначала просто носила отрицательный характер, но теперь кристаллизуется в откровенный национальный эгоизм. Из-за общей невозможности путешествовать, переписываться с иностранцами или приобретать иностранные книги как образованные, так и полуобразованные русские искренне верят, что только в них самих сосредоточена прогрессивная мысль всего мира; это убеждение подтверждается согласием зарубежных энтузиастов. Такое положение дел, хотя и вряд ли способствует выгодному использованию мировых интеллектуальных ресурсов, поддерживает российского интеллектуала в его нынешних трудностях, ставя его, по крайней мере по собственной оценке, в авангарде человеческой деятельности. Более того, его тщеславию льстит огромное любопытство, которое продолжает вызывать его страна. Нет ничего неприятного в том, чтобы на тебя смотрели либо как на божество, либо как на спасителя, но не как на ничтожество из-за национальности. Кроме того, этот духовный шовинизм усиливается постоянными страхами перед войной. Читателю, может, трудно поверить, но однажды утром, выйдя на улицы Москвы, я обнаружил, что до сих пор вроде невзрачные трамваи украшены плакатами, призывающими мудрого гражданина, пока не поздно, купить себе противогаз. Ходили злые слухи, что армейские запасы оказались бракованными, и теперь предметы личной защиты пытались сбыть гражданскому населению по семь рублей за штуку. Как бы то ни было, ни один русский, похоже, не счел это предостережение абсурдным. «А как же интервенция?» — последовал неизбежный ответ. Реальное же объяснение заключается в том, что глубоко в сердцах населения живет более древний патриотизм, чем тот, который прививается материализмом, — патриотизм, который всегда связывают со Святой Русью. Мне рассказывали об одном вечере в опере примерно год назад, когда главный солист закончил партию, кульминацию произведения, словами: «БОГ СПАСЕТ РОССИЮ»[103]. Зрители вскочили в едином порыве и так бурно выражали чувства, что ходуном заходила крыша. Ликовали не старые христиане, а голос России, той самой, которая стояла и будет стоять до конца света. Парадокс, связанный со всеобщим обожанием машин, заключается в том, что культ нашел преданных приверженцев в самой немеханизированной стране мира. В начале нынешнего века, когда Западную Европу покорили русская литература и русский балет, мелькнула мысль, что обычный русский живет в романтических славянских сумерках, в вишневом саду собственной никчемности, где всё оправдывается заламыванием рук и ссылкой на темперамент. Сомневаюсь, всегда ли так было, теперь это определенно не так. Сегодняшняя российская некомпетентность — нечто упорядоченное, почти жестокое, презирающее оправдания и не ищущее их. Иностранцу не следует отпускать замечания по этому поводу, даже если его вынуждают обстоятельства: это считается дурным тоном. За неделю пребывания на Украине мы с моим спутником пережили не менее пяти железнодорожных аварий, в одной из которых — хотя, к счастью, это случилось с впереди идущим поездом — погибли девятнадцать человек и более сорока получили ранения. У нас глаза на лоб полезли, и только когда воспоминание о трагическом происшествии улетучилось, мы разразились неудержимым смехом и дразнили нашего гида до тех пор, пока бедняга почти не потерял веру в прогресс. «Неужто это страна пятилетнего плана?» — с непристойным скептицизмом вопрошали мы. Нашему вопросу не хватало великодушия. Ибо эти пять неудач точно объяснили, почему Россия является страной пятилетнего плана.
103
И спасет их Господь Бог. Захария 9:17. Слова звучат в опере М. Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»).