В другой раз, когда в конце путешествия меня не ждал корабль, я уже спокойнее обсудил вопрос с интеллигентным молодым евреем, его фамилия Лукницкий[104], который хорошо понимал мое отвращение к культу машин. Он пояснил: чтобы оценить его значение, нужно осознать, через что прошли русские в период гражданской войны, интервенции и великого голода. Когда в 1926 году первая партия иностранных туристов прибыла в Ленинград, потребовалось сорок машин, чтобы перевезти их в Царское Село. Нашли сорок довоенных автомобилей, и еще двадцать пять оставили в запасе. Тем не менее группа не доехала до Царского Села, находившегося примерно в тридцати километрах отсюда. Молодой человек рассказал, что, когда некоторое время спустя из Америки впервые после революции прибыли новые автомобили, по улицам за ними ходили толпы людей, чтобы прикоснуться, как будто ехал кардинал с протянутым кольцом[105]. Молодой человек тоже был там. И хотя он улыбнулся при воспоминании, он всё еще помнил восторг, который испытал, увидев первый грузовик российского производства в действии. Потом он заговорил об отце, бедном нэпмане, которого арестовали после отмены Новой экономической политики, и с тех пор его никто не видел. Какую замкнутую жизнь вел отец, погруженный в семью и мелкий бизнес. И вот передо мной его сын, мой друг, участник великих событий, инициатор великой мировой силы — хотя и всего лишь туристический гид. Он счастлив. Я еще не видел никого, более довольного собой. И всё же юноша, благоговейно коснувшийся первого автомобиля «Форд», был таким же нетерпеливым и энергичным, как и я, когда в пронизывающий холод карабкался по шатким строительным лесам, чтобы изучить фрески новгородских церквей четырнадцатого века. Тем, кто, как я, считает нужным отпускать насмешки по поводу российского культа машины, не мешает вспомнить Англию сороковых и пятидесятых годов. Пусть они прочтут панегирик Маколея[106] фабрикам и железным дорогам страны, написанный языком художника, стоящего перед Парфеноном, и, прочитав, не презирают, а лучше позавидуют стране, которая в двадцатом веке всё еще может наслаждаться той смесью уверенности, новизны и волнения, которая породила наше собственное величие в девятнадцатом столетии. У нас было время извлечь выгоду из ошибок коренных материалистов, викторианских рационалистов и экономистов. Возможно, русские тоже выиграют, когда придет время. А пока воздух свеж и бодрит. Русская интеллигенция, как старая, которой удалось выжить, так и дети нового времени, испытывает на себе все недостатки, которые изобретают догматизм и зависть. Но, несмотря на это, они избегают главных изъянов, которые поражают интеллигенцию, — бездеятельности и самодовольства. Последнее и самое ценное, что у них есть, — это их страна. Они избежали безнадежной участи эмигрантов. В Москве я познакомился с одной дамой, представительницей старинной русской семьи, которая недавно вышла замуж за иностранца и, получив его гражданство, смогла выехать из России и навестить старых друзей в Париже и Риге. Дама сильно пострадала от большевиков — особенно в последние два или три года, но заверила меня, что после того, как испытала психологический бурбонизм[107], с помощью которого ее старые друзья поддерживают свои вялые надежды на реставрацию, ей было приятно думать, что она всё еще живет среди страхов и неудобств Красной Москвы. Поскольку она была патриоткой, они в конце концов сочли ее предательницей. Именно патриотизм, прежде всего, укрепляет веру образованных русских в то, что жить по-прежнему сто́ит.
104
Сведениями о нем не располагаем; во всяком случае, это не П. Лукницкий — литератор, биограф Н. Гумилева и А. Ахматовой.
105
По средневековым традициям каждый, кто представал перед кардиналом или понтификом, в знак послушания ему и Католической церкви должен был приложиться губами к кольцу.
106
Маколей Томас Бабингтон (1800–1859) — британский историк, политический деятель, публицист. Автор пятитомной «Истории Англии».
107
Психологический феномен, слепое отвращение к изменениям, происходит от имени династии французских королей, которые, согласно крылатому выражению, «ничего не забыли и ничему не научились» после их реставрации.