Тось, когда смотрел на кучу, сомневался, что у него получится провернуть такое дело. Ее ведь нужно сначала погрузить, потом отвезти, а потом еще и выгрузить. А у него пока кое-как получалось справляться с ежедневной порцией, и то под вечер руки отваливались.
После чистки стойл Тось возвращался в дом. Дальше по плану шел обед, который состоял опять же из молока, густой каши, щедро заправленной салом, и лепешек по изобретенному самим Тосем рецепту. Их он замешивал на молоке и пек прямо на печке, не заморачиваясь ни дрожжами, ни закваской, ни всякими там сковородками. Честно говоря, при виде этих лепешек деревенские бабы, скорее всего, дружно принялись бы плеваться, но самому Тосю они нравились. Хлеб, он и есть хлеб, чего еще надо? Кроме того, у Тося в погребе еще оставались соленья, заготовленные покойной матерью — целые кадушки квашеной капусты и соленых грибов и длинные ряды горшочков с залитыми медом фруктами. Иногда у него на столе бывало и мясо. Скорее редко, чем часто, Тось все еще надеялся сохранить скотину, чтобы по весне получить приплод. Он очень долго и тщательно выбирал, кого отправить в котел, а кого оставить до весны. Правда, ни ножом, ни топором Тось пользоваться толком не умел, и лишал жизни своих подопечных старым, испытанным еще на стрекозах методом. Резко захватывал контроль над сознанием, а остальное было делом техники. Сначала Тось пытался поиграть с перехваченными животными, заставить их выполнять разные штуки, но быстро понял, что мясо после этих игр быстро портится, заванивается, становится невкусным, и перестал. Теперь держал контроль только до того, как надрезал горло, чтобы выпустить кровь, а дальше животное или птица умирали естественным путем. Их собратья после такой процедуры несколько дней шарахались от Тося, как от чумы, как будто что-то понимали. Даже Милка во время дойки нервничала и неодобрительно косила на хозяина большим коричневым глазом. Но потом все забывалось, и животные снова вели себя по-прежнему. Тось за это считал их очень глупыми, и никогда не разговаривал со скотиной на равных. Только приказывал.
После обеда Тось делал кое-какие домашние дела, обходясь самым минимумом, и шел отдыхать.
Отдыхал он в бывшей материнской комнате, в которой теперь вместо чистоты и порядка царил полный разгром. Тось вообще не слишком утруждал себя уборкой, а в этой комнате сорил и разбрасывал вещи с каким-то мстительным удовольствием. Напротив когда-то чистой и опрятной постели висело большое зеркало, и Тось иногда приносил морковку или яблоко, устраивался на кровати и заводил со своим отражением длинные разговоры. Все-таки живое человеческое лицо, а не скотина бессловесная. Иногда, когда на зеркало падал случайный взгляд, ему казалось, что отражение внимательно смотрит на него и кивает, либо качает головой в ответ, поддерживая разговор. Конечно, Тось знал, что это неправда, но все равно тщательно пестовал в себе иллюзию и даже придумал отражению имя Рось, похожее на свое собственное.
В целом, не сказать, что он был так уж недоволен своей жизнью. Конечно, Тось бы отдал половину своего хозяйства за возможность хоть краем глаза увидеть Миру, но чего мечтать о несбыточном? Все равно, что мечтать, чтобы мать с отцом ожили и вернулись обратно. Не получится, их нет, и это навсегда. Кто-то наверху потянул за ниточку их души и вышиб из тел, как сам Тось вышибает души из кур или стрекоз. А это такое дело, что, если уж сделал, то обратно никак. У самого Тося, к примеру, ни разу не получилось.
А Мира…. Мира, может быть, и могла бы вернуться. Тось истово верил, что она также скучает по нему, как и он по ней. Ну, может немного сердится из-за тетки Фелисии, но не сильно. Она же знает, что он это сделал для нее. Только не приедет она. К кому ей тут ехать? Близкой родни у нее в Краишевке не осталось, а сам Тось ей никто. Сама Мира, может, так и не думает, но вот ее тетка думает наверняка.
В общем, Тось и сам понимал, что лучше ему о Мире пока забыть и не вспоминать, однако беда была в том, что вспоминать-то ему было больше и не о ком. И самые лучшие, и самые худшие воспоминания были так или иначе связаны с его молочной сестренкой, и потому, хочешь — не хочешь, а приходилось, поглядывая в зеркало, рассказывать отражению бесконечные истории о том, как и во что они играли когда-то с Мирой и видеть краем глаза, как оно кивает или качает головой в ответ.
Да, Тось жил неплохо, но одиноко. Очень, очень, очень одиноко.