А может быть, я просто ревную мое дорогое дитя, как любой отец ревнует свою дочь к тому наглому незнакомцу, который хочет похитить сокровище его сердца? Когда я думаю о том, что, не будь у Миры дара, она могла бы сейчас выйти замуж и навсегда покинуть меня, мне становится не по себе. Я чувствую, что совершенно не способен отдать ее кому-либо. Слава богам, что у нее есть дар, благодаря которому, она навсегда останется со мной. Я не хочу даже думать о том, чтобы расстаться с ней, она моя, только моя, мое милое дитя, мой самый родной на свете ребенок, мое совершенство. Если когда-нибудь у меня появятся родные по крови дети, сомневаюсь, что я буду привязан к ним сильнее, нежели к моей дорогой Мире. Я знаю, многие из моих соплеменников сочли бы это безумием и даже неким извращением, но это мои чувства, и я не считаю нужным их стыдиться…»
(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)
С тех пор, как Мира встретила Тося, прошло несколько дней, а она все еще находилась в каком-то странном возбужденном состоянии, из которого никак не могла выйти. Она уверяла себя и всех окружающих, что рада видеть своего молочного брата, но на самом деле толком не знала и не хотела знать, что чувствует на самом деле. Ей казалось, что внутри у нее притаилась неведомая опасность, грозящая вдребезги разнести так тщательно придуманный и выращенный образ ее самой, Миры. Образ послушной и любящей дочери господина Амати, образ доброй племянницы, образ хорошей подруги и, наконец, образ самоотверженной и преданной своему дару дочери Милосердной Ани. Хотя отношения с Тосем у нее вроде бы складывались неплохо — он в первый же день расставил все точки над i, попросив у нее прощения за то, что поднял мать и объяснив, почему он это сделал. И Мира, разумеется, все поняла и простила. Она ведь дочь Ани, она должна быть совершенством, должна понимать и прощать. Она и раньше понимала, почему он это сделал, и прощала, потому и не сказала никому ни слова о его темном даре…. Но все равно. Клубочек непонятных чувств, на который Мира не хотела обращать внимания, продолжал тянуть и тянуть нити из ее души, запутывая их по пути все больше и больше.
Она почти перестала видеться с господином Амати, которого любила больше всех на свете (исключая Тося, разумеется) и которого считала своим отцом. Она видела, какую боль причиняет ему, но продолжала каждый вечер ходить на прогулки с Тосем, находя в них непонятное для себя самой, почти болезненное удовольствие.
Конечно, первым делом она выяснила, продолжает ли ее молочный братец заниматься своим «черным делом», но Тось уверил ее, что неприятности ему не нужны, и потому он давно забросил свои некромантские опыты. Он откровенно рассказал ей, что случилось с их семьями после того, как умерла Мирина мать, а ее саму отправили в Барн. Рассказал про отрубленную руку своего отца, про уход матери к Мириному отцу, про их жуткую смерть. После такого, — сказал ей Тось, — только идиот будет продолжать этим заниматься. И Мира поверила, потому что очень хотела поверить. Она ничего не знала о смерти отца, ей просто сказали, что он погиб во время пожара. Тетушка, заботясь о ее здоровье, тщательно оберегала ее от любых вестей из Краишевки. Мира не была уверена, что у самой тетушки сохранилась связь с родной деревней, ведь та не упоминала об Краишевке уже несколько лет.
Иногда Мире бывало хорошо рядом с Тосем, весело, почти, как в детстве. А иногда она ловила на себе его странный, темный, будто ненавидящий взгляд, от которого становилось не по себе. Мира старалась прятать от себя это «не по себе», как прятала и вопрос, который ей хотелось задать Тосю больше всего на свете. Вопрос звучал очень просто: Как ты мог так поступить с моей матерью, Тось? Если бы Мира не чувствовала себя обязанной быть совершенством, она бы выкрикнула ему в лицо: За что ты так поступил с моей матерью, она же любила тебя, дурак?! Когда такие мысли возникали у Миры, со дна ее души поднималась такая огромная темная волна, что ей становилось страшно. Она не могла ее контролировать, не понимала и не хотела признавать, что способна на такие гадкие и мерзкие чувства, совсем не подобающие дочери Милосердной Ани. Неудивительно, что ей тут же становилось стыдно за себя, и она изо всех сил давила эту волну, попутно убеждая себя, что она все простила, что ей хорошо и спокойно с Тосем, что он не виноват в том, что произошло, что ему можно верить, потому что он никогда не обманет и не предаст.