— Мы остановимся здесь, сержант? — спросил Мигель по праву старшего среди трех стражников.
— Здесь? — переспросил сержант. — Где нет тени и воды? Должно быть, у тебя от жары мозги расплавились. Разумеется, не здесь. Но не далее чем в миле отсюда есть одно отличное местечко. Вон за тем холмом. Но нам придется разгрузить эту скотину, пока она не охромела.
— Давайте я спешусь, — вызвался Юсуф. — Моя кобыла сможет нести груз.
— Превосходная мысль, парень, — похвалил его сержант. — Но имеет смысл, коли на такую жертву пойдет кто-нибудь поздоровее, да еще из тех, кто едет на более тяжелой лошади. — Он оглядел своих людей и усмехнулся. — Нарсис, по-моему, тебе не мешает размять ноги.
— Так я и знал, — пожав плечами, пробормотал Нарсис.
Два маленьких, но очень тяжелых сундучка, предназначенные его величеству, перекочевали с перегруженного мула на спину крепкой лошади Нарсиса, и отряд вновь устремился вверх по склону холма: на сей раз шагом. Холм оказался выше, чем они ожидали, и к тому времени, когда отряд достиг вершины, все шли пешком, чтобы облегчить ношу обессиленным мулам.
— По-моему, я натер ногу, — пробормотал Нарсис, когда они достигли вершины и остановились.
На полпути вниз по склону виднелась небольшая, но густо заросшая кустарником рощица. Через нее пробегал полноводный и быстрый ручей, земля вокруг заросла сочной травой, отчасти скрытой тенью деревьев.
— Вот она, — сказал сержант. — Через минуту будем там.
Минута оказалась долгой. Когда отряд наконец достиг деревьев, стражники развьючили животных и отпустили их напиться и попастись, оставив их под присмотром Нарсиса, который, стянув сапоги, мрачно разглядывал свои ноги. Доминго и Улибе разделись и зашли в ручей, чтобы смыть пот и дорожную пыль. Мигель и Габриэль последовали их примеру. Улибе нашел глубокое место, где и погрузился в холодную воду с осторожной неспешностью, потом, не стряхивая воду с волос, вышел на берег и улегся на живот.
Юсуф стоял у ручья, наблюдая. Он не был по натуре или по воспитанию особо стеснительным или ханжески стыдливым, но глядя на Улибе с его руками, шеей и грудью мускулистого борца, почувствовал себя маленьким и неприметным. Однако и в этом случае гордость не позволяла ему просто стоять на берегу, как скромному девственнику, боящемуся обнажиться перед другими. Он торопливо скинул башмаки, плащ, рубашку и рейтузы, свалил их в кучу, ринулся в воду и принялся энергично плескаться. Прежде чем он выбрался на берег и вновь прикрылся рубашкой, Улибе уже высох под горячим солнцем. Он встал и, натянув рубашку, прополоскал свои рейтузы в воде, выжал и повесил на ветку сушиться.
— Советую сделать то же самое, приятель, — сказал он. — Когда настанет пора ехать, скажешь мне спасибо.
К этому времени все остальные обсохли, но тоже оставались полуодетыми.
— Еда, — прорычал сержант, — а потом — сон. Когда посвежеет достаточно, чтобы можно было соображать, отправимся дальше.
— А когда это будет? — спросил Нарсис, смененный с дежурства и только что вышедший из воды.
— Когда я скажу, стражник, — холодно сказал сержант.
Когда они грузили поклажу, короба с провизией были повешены по бокам. Улибе и Доминго перенесли их к приятному местечку возле воды и подняли крышку.
— Они удивительно тяжелые, — заметил Улибе.
— И вот почему, — сказал сержант, доставая две крепко запечатанные глиняные бутыли. — И еще одна.
Две — тоже глиняные — миски, завернутые и обвязанные льняными полотенцами, были вытащены и поставлены рядышком. — А под ними — сушеные фрукты, ветчина и хлеб, посланные поварами Его преосвященства.
— Мы можем оставить это на ужин и на завтрак, — сказал Улибе. — Поскольку у нас нет ни малейшей надежды попасть в Барселону сегодня.
— Согласен, — кивнул сержант. — Эй, бездельники, налетай!
В глиняных бутылях было вино. Сержант вытащил пробку из одной и отправил Нарсиса к ручью, чтобы он поставил в воду охлаждаться вторую. Когда тот вернулся, зрелище на полянке поистине впечатляло. Одно блюдо было наполнено цыплятами и уткой, порезанной на куски и сдобренной густым острым соусом: все по-прежнему сохранило прохладу и свежесть под защитой глины — так, словно она еще этой ночью лежала в глубочайшем подвале дома. На другом блюде были чечевица и рис, приготовленные в мясном бульоне с луком, чесноком и чабрецом. Все с аппетитом накинулись на еду.
Когда все поели и уровень вина в бутыли изрядно понизился, разговоры (если таковые и были) прекратились. Нарсис заснул; некоторое время Доминго и Улибе тихо переговаривались на предмет лошадей, а затем тоже заснули; Мигель и Габриэль стояли на страже: Мигель — возле поклажи, а Габриэль — на краю рощицы, откуда он мог обозревать окрестности. Вокруг было тихо. Жара задушила пение птиц и писк мелких зверьков. Чувствительные натуры, подумал Юсуф, сейчас, должно быть, дома, спят в уюте и прохладе.