– Ну, ладно, иди. Передай маме, что у меня всё хорошо, письма постараюсь писать часто. Пусть не волнуется. Я ушёл не сразу, а стал смотреть, как новобранцев построили, и началась перекличка. Пожилой офицер достал из полевой сумки список и выкрикивал фамилии. Каждый, кого он называл, должен был крикнуть «Я».
Где-то в середине списка, офицер прокричал: «Дзержинский Павел Николаевич!» Наступила тишина. Никто не откликался. Паузу нарушил Павел. Он крикнул, что возможно его имели в виду, его часто путают с Феликсом Эдмундовичем. По дате рождения офицер уточнил, что это действительно так, и в строю все засмеялись. Как мне показалось, настроение у людей улучшилось, напряжённые лица подобрели, глаза засветились.
Через час новобранцев посадили в товарный поезд. Я ещё раз простился с Павликом. Мы обнялись, и я заметил на его глазах слёзы.
Знатоки среди провожающих говорили, что новобранцев повезут сначала в Рыбинск, там переоденут в военную форму, месяц потренируют на полигоне, а затем направят на Калининский фронт.
Когда эшелон показал последний вагон, я отправился к Глебу. С работы он пришёл поздно вечером. До его прихода я отсыпался. Был он очень усталый и слабо отреагировал на моё появление. За ужином я рассказал Глебу и Клаве о Павлике, что он ушёл на войну. Те покачали головой и их грустные лица стали ещё мрачнее. Потом я отдал им ключ от квартиры Павла и сообщил, что надо забрать ценные вещи. В разговоре я задал Глебу вопрос:
– Скажи, Глеб, тебя могут назначить директором комбината?
Он усмехнулся и ответил:
– Я беспартийный. Меня и начальником смены поставили временно.
У Клавы с Глебом была маленькая дочка Танечка. В те дни она болела и лежала с температурой. Глеб за неё очень переживал и ругал Клаву, что она не нашла врача. Врачей не хватало, многие ушли на фронт.
Потом мы с Глебом полезли на крышу дежурить. Подошла его очередь. В случае бомбёжки надо было сбрасывать с крыши зажигательные бомбы, чтобы не случился пожар. Чуть больше часа, мы с ним посидели, обо всём поговорили, и я предложил ему идти спать, а сам остался за него дежурить на крыше до утра.
В Данилов я приехал на попутном товарнике, пассажирские поезда не ходили. Эшелон был сильно загружен, и мне даже пришлось некоторое время ехать на крыше. Стояли осенние заморозки, и я сильно продрог, хотя надел дублёнку на меху, которую подарил Павлик. Глеб дал мне целую сумку продуктов.
С драгоценной сумкой я прибыл домой. Дома я застал всех. Унылые лица родных сразу посветлели, когда я вошёл. Первая бросилась ко мне бабушка, стоявшая ближе к дверям. Остальные, толкаясь, тоже пытались меня обнять и поцеловать.
– Почему долго не писал? Где ты пропадал? – сквозь слёзы радости спросила мама. Я стал оправдываться, что очень уставал, когда приезжал с военного завода, и было не до писем.
Бабушка, услышав о Павлике, заплакала, а папа пытался её успокоить и дал выпить валерьянки. Больше я не стал ничего рассказывать печального, чтобы никого не расстраивать, а сам расспрашивал о новостях в семье.
В Данилове, как и повсюду, начался голод, действовала карточная система. Папа по-прежнему работал в школе, а мама в райфинотделе налоговым инспектором. Она сообщила, что государство обложило налогами тех, у кого есть скотина, и в Данилове коров почти ни у кого не осталось, держать их стало в убыток.
Пока беседовали, бабушка сварила на керосинке картошки, а Саша с Вовой принесли из сарайки солёных рыжиков. Ещё сварили макароны с тушёнкой, которые прислал Глеб, так что наелись досыта. А вообще, в последнее время, редко удавалось поесть, как следует, постоянно ощущался голод. Даже во сне думалось о еде. Я поинтересовался у родителей, хватит ли на зиму картошки. Мама сказала, что было её много, но быстро убывает и хватит лишь ещё на месяц. Потом она посетовала, что некому зарубить утку. Опять надо просить соседа, а за это придётся отдавать ему половину мяса. Услышав про утку, я вызвался выполнить нелёгкую задачу.
– Неужели сможешь? – ужаснулась бабушка. Я посмотрел на папу, который смущённо отвернулся, и твёрдо произнёс: «Смогу».
Десятилетние Саша с Вовой, тоже пошли со мной в сарай, где жили куры и утки. К моему удивлению, кур уже не осталось, а в углу, на кучке сена, пригрелись две серенькие уточки. От их жалкого вида мне стало как-то не по себе. Братья это заметили и стали мне спокойно объяснять, где взять кряж, где лежит топор. Им уже не раз приходилось видеть, как сосед отрубал нашим курам и уткам головы.
Когда я взял в руки тёпленькое и покорное существо, в глазах у меня потемнело, а в груди сдавило. «Какой же я будущий солдат, если не могу убить даже утку», – промелькнула мысль, и я довёл дело до конца.